Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Любимая моя, хорошая Сонюшка, вчера получил твое письмо от 26 Мая № 15–16. Я чувствую, сколько огорчений приносят тебе хлопоты обо мне, читал письмо и, знаешь, почему-то жалел тебя, а о себе не думал. М. б., потому что сейчас мало верю в возможность пересмотра дела. Но тебе в Москве, конечно, виднее. Относительно моей жизни ты совершенно права в бытовом отношении. Отношения с начальством вполне удовлетворительные. Ни от кого ни обиды, ни притеснения я не видал. Физический труд мне очень по душе в тех условиях, в которых он протекает теперь. Голова моя свободна, не загружена, как это было бы в канцелярии. Лишь бы хватало силы и здоровье не сдавало. Я тебе писал, что у меня окрепли мускулы, на руках появились небольшие мозоли. Словом, я становлюсь рабочим человеком. Тяжело — это окружение день и ночь заключенными — моими товарищами по работе, среди которых много неприятных, а то и прямо дурных людей, как среди бытовиков, так и к-р-ов. В нашей колонне ведется энергичная борьба за чистоту. Представь себе, что в нашей колонне нет клопов. Я не поймал на себе ни одного клопа, ни одной вши, ни одной блохи. Если случается, что кто-нибудь завезет вошь, то немедленно устраивается полная дезинфекция помещения и вещей и внеочередная баня. Баня очень часто. Несколько раз в месяц. Я очень радуюсь ей. Прикосновение горячей воды к усталому, запыленному и потному телу — большое наслаждение. Нам выдали новые брюки, гимнастерки и майки, а также наволочки. Двор колонны содержится в чистоте. Посреди устроены клумбы. Вчера нас посетила агитбригада и устроила вечер с музыкой и пением.

В твоих последних письмах, Сонюшка, попадались фразы, огорчившие меня. Ты мне на это не отвечай, а только пойми меня. Ну а теперь совсем о другом. Эти же письма, где ты пишешь о моей способности сохранять любовь к жизни, — напомнили мне и Гагры. Помнишь — утро. Жегварское ущелье. Шумит водопад, струящийся с горы. Мы сидели на старом упавшем дереве с дуплом и ели фрукты. Вспоминала ли ты это утро?

Мне еще хочется написать тебе по поводу твоих слов о моей душевной крепости. Я сравниваю две жизни, которые я лучше всего знаю, свою и Герцена. И знаешь, я не поменялся бы с ним несмотря ни на что. То, что он пережил в 1850–52 г., искалечило его внутренний мир[398]. А его Консуела[399] — это не моя София. Внутри же меня остался мой свет.

Этот раз не вкладываю цветок, т. к. они плохо засушились. Я бы охотно собирал здесь коллекцию цветов и листьев. Ты знаешь, здесь дубы — кустарники. Но листья у них попадаются в две ладони и несколько иной формы, чем у нас. Я выбрал средней величины, засушил его, но его вложить в конверт не оказалось возможным. В своем заявлении, которое я послал тебе, я писал лишь то, что непосредственно относилось к делу. О посылке: пришли брынзы, если ее нет — зеленого сыра и карандаш, не чернильный. Все мои просьбы — прихоть, если нет на Арбате, не ищи. Очень пригодился кисель: в течение третьей серии приступов малярии. Я питался им и сухарями. Сегодня не иду на работу.

Всего светлого.

Целую.

Коля.

20 июня 1938 г. Лесозаводск

Милая Сонюшка, любимая моя, вот и еще письмецо от тебя от 29-го/V (с тем же № 17‐м). Пишу тебе сразу ответ, т. к. после болезни я на три дня переведен на хозработы и имею досуг и отдых. Вот видишь, еще пример хорошего отношения ко мне начальства колонны. Ввиду того, что врачебной комиссией я включен в список заключенных, которых следует использовать на ненормированных хозработах, я боюсь, что меня скоро переведут в другую колонну, быть может, даже в другое отделение. Кстати, станция Ружино рядом с Уссури и рядом с нашей колонной (километра 3). Итак, у меня сейчас свободный час. В зоне пусто и тихо. Мне вспоминается наш отъезд в БАМлаг из Москвы. Очень тяжело было прощаться с ней. Уезжали мы ночью. В окошко я увидел пл. Красных ворот, вспомнились наши посещения Ирины Ник. Как живет она и ее муж?[400] Мы гадали, куда везут. Всем хотелось на юг. На Волгу, там теперь несколько лагерей. Мне особенно хотелось. Это лучше всего. Но наш закрытый автомобиль привез нас как будто на Октябрьский вокзал. Значит, это опять Белбалтлаг, а м. б., Соловки. Это несколько хуже, но все не плохо. Настроение поднялось. Оказались мы на окружной, следовательно, все возможности открыты. Утром, не помню уже которого дня, мы услышали гудки электрички. Вот и Лосинка! милая Лосинка[401]. Значит, не милый север или сибирские дали. От Ярославля мы свернули на восток, благополучно миновали путь на Печерские лагеря. Бесконечная Сибирь. Но может быть, Караганда. К сожалению, нет. Значит, БАМ или Колыма, последняя уже жутко далекая. Оказался БАМлаг. Мы в Ружине.

На твой вопрос о дополнительных хлопотах я отвечаю, конечно, положительно. А сам не писал хотя бы потому, что не хотел тебе давать еще новой нагрузки.