Николай Бенуа. Из Петербурга в Милан с театром в сердце

Теперь Николай отвечает за двоих, и чтобы прокормить семью, берется за любую работу, доводя себя до полного физического истощения. В дневниковых записях от 14 октября 1921 г. Бенуа-отец выражает свою тревогу: «Нина рассказала, что Коке ночью от переутомления сделалось дурно и были галлюцинации…»[102]. В письме к меценату князю Владимиру Аргутинскому-Долгорукову от 24 декабря 1922 г. он обеспокоенно пишет: «О том, что Кока женился, я уже писал Вам. С тех пор мы успели привыкнуть к его жене, которая, при своей замечательной красоте, очень тихое и скромное существо. Сказать, что она пришлась совсем ко двору, я не могу. Это человек другой среды, другого воспитания, но, по крайней мере, ничего шокирующего в ней нет, а внешне она весьма приятная, но хорошо то, что ему удается устраиваться (как я того хотел) отдельным домом, но рядом с нами, через площадку кухонной лестницы. Требуется много денег для жизни, в сущности, грошей, но их достать трудно, и это его заставляет браться за слишком многое сразу. Так, едва он кончил одну постановку по эскизу Щуко, как уже принялся за другую, тоже в десять дней расписать большие композиции одного кабаре по эскизам Бориса Михайловича Кустодиева. Тут же изготовил эскизы трех декораций для одной оперетты… Я понимаю, его надо спасать, но как это сделать?»[103]

Александр Николаевич серьезно обеспокоен судьбой сына. Он прилагает все усилия, чтобы, используя свои знакомства, найти для сына серьезные предложения по работе. В записях от 5 мая 1923 г.: «Кока, вероятно, тоже бы делал декорации… Бережной теперь его [Коку] рекомендует… писать по эскизу Щуко декорации еврейской оперы [возможно, „Небеса пылают“. — В. Н.-Н.], идущей в Малом театре»[104].

Средств абсолютно не хватает, и Николай обращается к знакомому финансисту, чтобы тот помог устроить спекулятивную операцию по обмену золота: «Получили мы за 20 золотых и 5 фунтов золотом 7 червонцев и, кажется, около 250 миллионов. Червонцы стоят 850 лимонов», — вспоминает Бенуа-отец, — «до известной степени выгоднее вкладывать свои сбережения в эти медленно падающие бумажки, нежели в простые дензнаки, падение коих государством […] поддерживается»[105]. Все, дворяне, купцы и даже пролетарии скупают червонцы, в банках выстраиваются длинные хвосты очередей.

В этот период отношения отца и сына претерпевают качественные изменения, Кока заметно возмужал, причем сразу в трех ипостасях: по возрасту он совершеннолетний мужчина, по социальному статусу — женат, и в профессиональной карьере успешен, к его авторитетному мнению прислушиваются. «Днем у меня студийцы вместе с Морозовым. […] всей компанией заходим к Коке, к которому у них с прошлого лета своего рода обожание»[106] — замечает Александр Николаевич. Конечно, выпорхнувшего из гнезда Коку не отпускают далеко (квартира через кухонную лестницу), но с его мнением родителям теперь приходится считаться. Отец работает бок о бок с ним в некоторых проектах, подсказывает и поддерживает. Они легко находят взаимопонимание в работе, их сотрудничество гармонично: «В 4 часа пришли студийцы […]. Разглядывали вместе бретонские этюды, так как Коке для „Северных богатырей“ понадобились мотивы скал и сосен»[107]. В своих записках Александр Бенуа зачастую выражает одобрение работам сына: «Кока сделал новые эскизы к „Богатырям“. Хороша и финальная декорация»[108]. 14 июля 1923 г. в его дневнике появляется запись: «Почти весь вечер сидел на Кокином балете. Были и Зина, Женя, Бушей f…]»[109].

Конечно, времена — особые, динамичные, Россия стремительно преобразовывается в новое государство — СССР; шумно возникают новаторские формы искусства. В таком кипящем котле идей, стремлений и поисков Николай не может оставаться на позициях угасавшего Серебряного века. Новое общество требует новых решений, которые не всегда могут быть одобрены даже такими недавними новаторами, как отец.