Николай Бенуа. Из Петербурга в Милан с театром в сердце

В июле 1923 г. Кока с Марочкой переезжают в пригородный поселок Саблино. «Больше всего озабочены своей собачонкой Карлушкой» — иронизирует отец. С 31 по 2 августа Николай гостит у родителей, и его высказывания по отношению к чувствительной для отца теме вызывают у последнего взрыв гнева. В те дни Бенуа-отец тщательно продумывает свой отъезд в Европу, где уже находится Дягилев. Особо сложным моментом является оформление паспорта и разрешения на выезд заграницу супруги, Анны Карловны: ее осторожно записывают в личные секретари мужа. Разрешение, в принципе, получено, но Александр Николаевич до последнего не уверен, что предприятие выгорит, и от этого сильно нервозен, «…во мне вызывает страх перед „сглазом“ (не могу же я очиститься от психологичных навыков всех моих предков»[110]. Ему чудятся заговоры недругов, поэтому уверения сына в том, как родителям будет замечательно в поездке, его ужасно раздражают: Бенуа-отец суеверен. Ни к чему не обязывающая беседа оборачивается семейной ссорой, потому что и Анна Карловна встает на защиту сына: «Это вызывает в Акице оскорбление, как ее материнских чувств, так и обязанности (от которой я ее так и не отучил, несмотря на усилия целой жизни), — горячие протесты и возмущения. Кока, обиженный, перестает кушать суп. Я выхожу взволнованный в свой кабинет, он уходит к себе, и после этого еще полчаса слышу, как Акица продолжает негодовать на меня»[111].

В 1923 г. А. Глазунов сам предложил Николаю создать декорации и костюмы к балету «Времена года» для театра Оперы и балета Петрограда (бывшего Императорского театра)[112]. Николай разрабатывает сцены на основе характерных погодных условий, присущих для каждого сезона. Результат поразительный: сценография получилась живая, красочная, полная фантазии.

Несмотря на успех и на то, что о сыне стали поговаривать в Европе, бывало, что его работы мало радовали придирчивого отца, и Александр Николаевич оставался недоволен. 25 марта 1924 г. вся семья выбирается в театр смотреть «Времена года»: «Нас больше всего интересовал, разумеется, наш сын, но, хотя мы оба отдаем должное его изобретательности, мастерству, чувству поэзии, однако всё же мы не были удовлетворены. Во-первых — перепевы чюрленизма (надо надеяться, что после этого Кока расстанется с этим пережитком мальчишества, ибо, увы, проектики его теперь поражают больше всего своим ребячеством и провинциализмом) ужасно надоели. Особенно ерундистика этих „гениальных космизмов“ выразилась в занавеси, вдобавок наспех написанной в одну ночь и потому и страдающей особенно неприятной деталировкой. Апофеоз лучше занавеса картинного, но Кока здесь выказал свою чуждость к театру как таковому, и вместо того, чтобы придать этому заключительному аккорду характер чего-то органически вытекающего из всего предыдущего, — картинность эта просто появляется как картина и без участия действующих лиц. И это вызвало даже известное ощущение сухости, и во всех четырех декорациях слишком много подробностей, иногда (в „Лете“ и „Весне“) при полном игнорировании общего красочного эффекта и композиционной гармоничности, и это в ложно-характерном стиле. Словом, ребячество (отнюдь не наивности, которая могла быть гениальной), в то же время слишком сказывается, что Кока уже пятый год не работает на природе. Наконец, костюмы бедной и неприятной окраски, но в этом уже менее виноват»[113].

Молодая жена Николая переживает за мужа и сердится на его родителей за критику: «Марочка нахохленная, страдала за Коку и, видимо, злая на то, что не видит у нас восторга. Она его всё время журит и натравливает на нас, как на декадентов определенного типа»[114].

Николай всё же прислушивается к мнению отца. Уже через день он вносит существенные изменения, убеждая его в своем профессионализме. Александр Николаевич пишет: «День Кокиной премьеры, которая и прошла с неожиданным блеском […]. Каждая декорация встречалась дружными аплодисментами. Многое со вчерашнего он успел исправить […]»[115]. Успех «Времен года» А. Глазунова был таким ошеломляющим, что сам автор поднялся на сцену, обнял и поцеловал три раза 21-летнего сценографа, которому после отъезда Аллегри прошлось самостоятельно оформлять весь спектакль.

Кока воспитывался в семейной «артели» у отца и талантливых дядей. Бенуа-старший посещал Академию художеств, но диплома так и не получил, добирая необходимые знания самостоятельно. Считая академическое образование устаревшим и ограниченным строгими рамками, он выработал план по обогащению собственного культурного багажа, которому и следовал с завидной четкостью и последовательностью. По этому пути шел и Бенуа-младший.