Николай Бенуа. Из Петербурга в Милан с театром в сердце

Вместе с тем Николай в те годы увлекался художественными поисками — символизмом, новаторской техникой. Ему интересно было изображать предметы в четырехмерном пространстве: традиционные три измерения плюс время. Среди интеллектуальной молодежи того времени часто велись дебаты с мессианским оттенком: «Мы, молодежь, собирались для обсуждения, что есть добро, зло, совесть, долг, отстраненность человека»[116].

Он попадает под влияние новых художественных течений, особенно приветствуя Микалоюса Константинаса Чюрлёниса, и, в самом деле, старается подражать ему, на что сетует Бенуа-старший. В тот же период он посещает курс лекций у Василия Кандинского и Владимира Татлина (о них он сохраняет добрые воспоминания). Среди других ярких представителей школы русского авангарда, с которыми судьба сводит молодого художника, был и Казимир Малевич, но о нем Николай отзывается как о человеке достаточно мрачном.

Кроме театральной жизни, у Николая была и другая полупрофессиональная — полуобщественная деятельность. Вместе с несколькими молодыми и энергичными представителями художественного цеха Николай занимался изготовлением огромных плакатов с большевистскими лозунгами и стихами Маяковского: этими гигантскими полотнищами закрывали целые фасады домов. Бенуа участвует в проведении пропагандистских работ не столько из политических убеждений, сколько от живости ума и характера, желания быть в гуще событий. Но была еще одна причина, обыденного характера: за подобный труд Николай получал дополнительную карточку на паек хлеба, а это было серьезным подспорьем для поддержания молодой семьи в тяжких условиях, в которых находилось население Петрограда.

Сочувствовал ли Николай Александрович Бенуа большевизму? Изучая его жизненный путь, автор пришла к выводу, что он оставался одинаково равнодушен ко всем политическим течениям и партиям, с которыми сводила его судьба. Ни в коммунистическую партию в России, ни в фашистскую партию в Италии он не вступал. Его аполитичность проявляется во всех эпизодах его биографии. Единственной его «политикой» оставался театр и только театр.

Глава 6 Отъезд

В 1923 г. Александр Николаевич Бенуа с супругой получают, хотя и с превеликими хлопотами, разрешение на выезд заграницу. Он намерен заработать в Европе немного денег, принимая предложения к сотрудничеству от Сергея Дягилева и Иды Рубинштейн. По окончании выездной визы, шесть месяцев спустя, супруги возвращаются в Россию, испуганные царящим в Германии хаосом и разочарованные общей политической ситуацией в Европе. Бенуа-отцу слегка за пятьдесят, но по возвращении в Петроград он впадает в глубокое уныние из-за ощущения того, что жизнь прошла. Он чувствует себя в диссонансе со временем, с эпохой.

Через некоторое время на семейном совете Бенуа принимают решение отправить в Европу молодого и полного сил Николая: «Нам слишком хотелось, чтобы Кока поскорее выбрался подышать воздухом Европы»[117]. Он должен был не только насытиться свободным воздухом Европы, но и, возможно, найти приличный ангажемент в европейских театрах. Впрочем, и родители собирались воссоединиться поскорее с сыном — по их подсчетам не позднее, чем через четыре месяца. Сама Надежда Добычина[118] хлопочет об этом, а ее влияние многого стоит (именно в ее Художественном бюро в 1915–1917 гг. проходили выставки «мирискусников»). Еще во время последней европейской одиссеи, 10 января 1924 г. из Монте-Карло А. Бенуа сообщает ей о своем нежелании покидать почти родную Францию: «Когда это освещено солнцем, когда тени от туч плывут по этим гигантским камням, то хочется плакать от восторга. И тогда становится грустно, что через десять дней придется покинуть эту красоту… Да, в сущности, мы должны были уже уехать третьего дня, но Дягилев заставляет меня режиссировать еще одну оперу (последнюю из данных им новинок) — „U education manquee“ Chabrier [„Неудавшееся воспитание“ Шабрие (франц.)], и я сдался. Но как только это пройдет, так мы трогаемся в обратный путь с небольшой остановкой в Париже и еще меньшей в Брюсселе, и таким образом можем рассчитывать на то, что числа 1 февраля мы будем в Питере и будем обнимать всех наших дорогих — Вас в том числе!»[119]

Уехавший из Петрограда, переименованного к тому моменту в Ленинград, Бенуа-сын получает приглашение на стажировку в парижскую Опера, куда и прибывает в конце мая 1924 года. Странная ирония судьбы: прадед, Николя, бежал из постреволюционной Франции в Петербург, а через 130 лет его правнук, Николай, проделал путь в обратном направлении, выезжая из постреволюционной России в Париж.