Николай Ежов и советские спецслужбы

А.К. Гладков дал развернутый комментарий к бухаринскому процессу только 9 мая, записав в дневнике: «Надо все-таки хоть вкратце записывать то, что приходится слышать. Особого риска я в этом не вижу: если за мной не придут, то ничего не найдут, а если придут, то с дневником ли, без дневника ли – все равно не выпустят. Может быть, даже будет лучше: успокоятся на дневнике и не станут задавать бредовых вопросов: кому и за сколько я продал Загорянку – японцам за иены или немцам за марки. Ведь чем-то наполнить «дело» нужно, а тут – какой сюрприз – все уже готово: «записывал клеветнические измышления»… (Александр Константинович как в воду глядел. Когда за ним пришли 1 октября 1948 года, то, ознакомившись с дневником, ограничились обвинением в хранении антисоветской литературы», каковой, среди прочего, был признан и дневник, что стоило драматургу 5 лет лагерей. Зато более опасных обвинений в шпионаже выдвигать не стали. – Б.С.) Так вот, новые «клеветнические измышления», о которых говорит вся Москва – это новые аресты среди военных.

Еще рассказы: во время февральско-мартовского пленума Ягода еще не был арестован, но предчувствовал, что его ждет. Перед пленумом был арестован его доверенный человек и личный друг, нач. спецотдела НКВД Молчанов. Он дал какие-то показания. На пленуме Ягоду засыпали вопросами о Молчанове. Особенно горячился Берия. Ягода, бледный, отвечал тихо и сбивчиво, но иногда злобно. Его ответы покрывались криками. Особенно громко кричали те, кто сам опасался репрессий: тогда еще не знали, что бояться должны все. Сталин, сощурившись, смотрел в зал. Самый драматический момент пленума, когда привезли и ввели в зал Бухарина и Рыкова. Бухарин говорил со слезами в голосе и категорически отрицал свою вину. Он умоляет партию поверить ему. Неумолимый голос Сталина раздается именно тогда, когда зал затих, словно задумавшись: «Это не защита революционера, это бабьи слезы… Ты должен привести доказательства…» – «Я докажу, докажу…» – «Ты можешь это сделать и в тюрьме…» Общие крики: «В тюрьму их, в тюрьму!..» Рыков сидит, опустив голову. Их уводят. Около стола президиума бегает и суетится маленькая фигурка Ежова. Он что-то шепчет Сталину. Эйхе, Шеболдаев и Варейкис чуть не сцепились в драке. Они осыпают друг друга обвинениями и угрозами. Сталин смотрит на них с усмешкой.

Перед арестом Ягоды уже были взяты все начальники отделов НКВД, кроме начальника разведки Слуцкого. Его взять было нельзя: он персонально возглавлял сеть наших резидентов. С осени 36 года Сталин в органах опирался на командующего войсками НКВД Фриновского, личного недруга Ягоды. После ареста Ягоды собрался партактив НКВД. Ежов произнес страшную речь, обвинив Ягоду и в шпионаже, и в сотрудничестве с охранкой, а также сотрудников Ягоды Паукера, Молчанова, Воловича, Горба, Гая, Лурье, Островского и др. Артузов выступил с обвинениями Слуцкого. Но тот смело ответил и уцелел. Все собрание проходило в атмосфере звериного страха: все оглядывали друг друга, думая, кто будет взят завтра. После было несколько самоубийств.

Отдельные детали, может быть, и неверны, но общая атмосфера, видимо, точна»[173].

В данном случае Гладков не ошибся. Во время допроса арестованный Фриновский утверждал, что в начале 1938 года Ежов считал, что сам по себе арест начальника Иностранного отдела Абрама Слуцкого после того, как Агранов и Миронов на допросах назвали его «участником заговора Ягоды», нецелесообразен. Если бы Слуцкий был арестован, его показания могли бы повредить Ежову (да и самому Фриновскому) в глазах Сталина, и, более того, подчиненные Слуцкому сотрудники разведки за рубежом могли бы стать невозвращенцами. Поэтому Ежов отдал приказ «ликвидировать Слуцкого без шума» и одобрил план ликвидации. В феврале 1938 года, перед отъездом на Украину, Николай Иванович приказал Фриновскому ликвидировать Слуцкого до своего возвращения из командировки. 17 февраля Михаил Петрович вызвал Слуцкого к себе в кабинет, а начальник оперативно-технического отдела Алехин прятался в смежной комнате. Пока Слуцкий докладывал, другой заместитель Ежова – Заковский – вошел в кабинет и, расположившись позади Слуцкого, сделал вид, что читает газету. Дальнейшее, по показаниям Фриновского, происходило так: «Улучив момент, Заковский набросил на лицо Слуцкого маску с хлороформом. Последний через пару минут заснул и тогда, поджидавший нас в соседней комнате Алехин, впрыснул в мышцу правой руки яд, от которого Слуцкий немедленно умер. Через несколько минут я вызвал из санотдела дежурного врача, который констатировал скоропостижную смерть Слуцкого». Согласно официальному рапорту НКВД, во время разговора с Фриновским Слуцкий умер от внезапного сердечного приступа. Сам Ежов показал на предварительном следствии о Слуцком, что он «имел от директивных органов указание не арестовывать его, а устранить». Это доказывает, что приказ об убийстве Слуцкого исходил от Сталина[174].