Николай Грозный. Блеск и величие дворянской России

Нагнетание напряженности и европейские перемены были настолько тревожными, что царь в 1843 г. счел необходимым скорректировать военные планы. До сих пор западные границы прикрывали союзные Австрия и Пруссия. Но Николай уже предвидел: они могут оказаться в стане врагов. В своем проекте он выделил два сектора: северный – «против Пруссии»; и южный – «против Австрии» и «против Турции». Царь определил уязвимые места обороны, наметил строить еще несколько крепостей. Повелел продолжить ряд шоссейных дорог, обеспечить коммуникации потенциальных фронтов [91].

Хотя главным своим долгом Николай Павлович считал разрядить конфронтацию. Использовал для этого не только государственную, но и свою личную дипломатию. В 1844 г. он предпринял большое турне за границу. Побывал в Берлине, а оттуда неожиданно направился в… Лондон. С англичанами визит не согласовывали, они узнали всего за два дня – когда царь по дороге заглянул к королю Нидерландов. Но визит и не был официальным. Не предполагал никаких переговоров. Просто монарх одной державы заехал из дружеских чувств к королеве другой. Император сошел с корабля ночью, остановился в российском посольстве. Но, конечно же, такая сенсация поставила «на уши» всю Англию. Разумеется, королева Виктория приняла венценосного гостя по высшему разряду. Были приемы, парады, охоты, посещение скачек, оперного театра. А были и обычные для государя прогулки по улицам Лондона, он навестил целый ряд известных лиц, в том числе и враждебных к России.

О цели его приезда строили самые невероятные предположения и европейские политики, и журналисты. А она была совершенно простой – разрушить предубеждения против нашей страны и царя, нагромождавшиеся на Западе. И этой цели Николай Павлович достиг. Его простота, непринужденность, открытость, совершенно обворожили и британский двор, и все английское общество. Даже явные проявления вражды он не без юмора сглаживал. Например, у графини Сомерсетской был назначен благотворительный бал «в пользу неимущих польских выходцев». То есть, устроившихся в Англии польских революционеров и террористов. Царь отлично это понимал. Но отправил к графине российского посла с некоторой суммой денег и письмом, что ему угодно видеть в бале «лишь дело благотворительности, а не политическую демонстрацию».

Были и частные беседы государя с членами британского кабинета – лордом Эбердином, Пилем и др. С ними Николай пытался разрешить политические разногласия, развеять недоверие. Свою позицию он, как обычно, выражал прямо, коротко, честно. А самым острым вопросом был – развал и недавние мятежи в Османской империи, которую царь назвал «больным человеком». Он открывал карты, что Россия ни в коем случае не желает «смерти больного человека», в чем обвиняли нашу страну. Наоборот, старается поддерживать и подкреплять Турцию, что уже доказала, спасая ее в 1833 г. Потому что падение Османской империи было чревато общеевропейской войной.

Тут уж вмешались бы и Россия, и Австрия, и Англия, и Франция. «Сколько пороховых бочек близ огня! Кто помешает искрам взорвать их?». Государь указывал прямо: «Я не хочу единого вершка турецкой земли, но не позволю и другим державам присвоить хотя бы один вершок». Он раскрыл секретное соглашение с Австрией, заключенное в 1833 г. – всеми силами поддерживать стабильность Османской империи, а в непредвиденных ситуациях действовать сообща, согласовывая свои позиции. Такое же соглашение Николай Павлович предлагал и Англии [92]. Вот здесь он ошибся. Англичан не интересовала стабильность и общеевропейская безопасность. Они-то как раз специализировались на «ловле рыбки в мутной воде».

И соблюдение взаимных интересов, разграничение сфер влияния им тоже были не интересны. В различных регионах земного шара они нацеливались урвать выгоды только для себя. Ну а победа Николая Павловича над британским «общественным мнением» стала очень недолговечной. В немалой степени дело испортил российский канцлер Нессельроде. После царского визита в Лондон издал официальный меморандум в таком робком и заискивающем тоне перед англичанами, что свел на нет успехи личного обаяния государя [93]. Да и само западное «общественное мнение» легко регулировалось прессой. Его и повернули в прежнее русло, нужное для истинной британской политики. А рыцарским кодексам в этой политике места не было.

С 1842 г., как только Ункяр-Искелесийский договор сменился Лондонской конвенцией, а для турок – покровительством Англии, она направила послом в Османскую империю нашего «знакомого» Стрэтфорда Каннинга. Того самого, который вел тайные дела с декабристами. Он быстро стал главным советником султана Абдул-Меджида и вообще самым влиятельным лицом в Константинополе! Стоит ли удивляться «совпадению», что великим визирем в это же время стал Решид-паша, «отец» турецких масонских лож и основатель либеральной партии «Молодая Турция». В своих играх британцы делали ставку и на Шамиля. Турки возобновили связи с горцами и помощь им. Поэтому активизация и успехи мюридов тоже стали отнюдь не случайными.