Николай и Александра

Спокойствие и кротость, неизменно отличавшие государя во время заключения царской семьи, первым этапом которого было пятимесячное пребывание под арестом в Царском Селе, вызвали неуважение одних и восхищение других. С презрением к императору относились, как правило, лица, отдаленные от него временем или пространством, которым было не дано понять, как человек, низвергнутый с вершин власти, мог не поддаться слепой, бессильной ненависти. Те же, кто все эти месяцы находился рядом с Николаем Александровичем и видел в нем человека, кто знал его в пору, когда он был облечен верховной властью и понимал, каким тяжким было для государя бремя этой власти, от которой он не уклонялся, - такие люди видели в этом спокойствии свидетельство мужественной и возвышенной натуры. Ни для кого во дворце не было секретом, что свойственные императору огромная выдержка и чувство достоинства на миг изменили ему, когда он вернулся в Александровский дворец. Но он быстро преодолел слабость, и снова его поведение стало примером для окружающих, надежным якорем для всех приближенных. Пьер Жильяр отмечал: "Государь принимал все эти строгости с изумительным спокойствием и величаем духа. Ни разу, ни слова упрека не слетело с его уст. Дело в том, что одно чувство, более сильное даже, чем семейные связи, преобладало в нем - это была его любовь к родине. Чувствовалось, что он готов все простить тем, кто подвергал его унижениям, лишь бы они оказались способными спасти Россию".

Николай Александрович с живым интересом следил за ходом войны и политическими событиями, читая русские газеты, английские и французские журналы, которые ему разрешили получать. По его просьбе священник дворцовой церкви в молитвах просил Бога даровать победу русским и союзным армиям, и когда тот молился за здравие Временного правительства, государь истово крестился. Он страстно желал, чтобы армия была дисциплинированной и сильной, а Россия оставалась верной своим союзникам. Видя собственными глазами распущенность солдат, охранявших дворец, Николай Александрович был встревожен разложением частей на фронте [(Один из офицеров, присутствовавший на прощальной встрече служащих Ставки с царем, писал: "Не верили в славное будущее революционного переворота ни старшие чины в Ставке, - Клембовский, Лукомский, Кондзеровский и другие, не ожидала от него ничего хорошего и вся армия, ее солдатская масса, которая без Царя просто стала расходиться по домам и по пути производить беспорядки под влиянием погромной агитации революционеров всех партий. Никому, кроме Императора, русский солдат служить не захотел". ("Русская Летопись, 1922, кн.3, с.90).)] Пьер Жильяр записал в дневнике слова государя: "Кажется, Рузский вышел в отставку. Он просил (теперь не приказывают) идти в наступление, - солдатские комитеты не разрешили. Если это правда, то значит пришел конец всему... Какой позор. Защищаться, но не наступать это равносильно самоубийству. Мы допускаем раздавить союзников, а затем будет наша очередь". Правда, на следующий день, 14 мая, по словам Жильяра, "возвращаясь к вчерашнему разговору, император прибавил: "Мне дает немного надежды то обстоятельство, что у нас любят преувеличивать. Не могу поверить, чтобы на фронте армия стала такой, как о ней говорят. Она не могла за два месяца разложиться до такой степени".

В известном смысле отречение и пленение в Царском Селе на издерганного, измученного государя подействовали благотворно. Впервые за двадцать три года ему не нужно было читать и выслушивать доклады министров и принимать важные решения. Он просматривал газеты, курил, играл с детьми, расчищал от снега дорожки, гулял в саду. Читал Библию. Вечерами читал жене и детям произведения русских классиков. Старался помочь супруге постепенно привыкнуть к новому для нее положению узницы, а не императрицы. "14 апреля, - свидетельствует П.Жильяр, - вечером в 11 1/2 часов, все собираются к заутрени. Служба продолжается до двух часов, после чего все идут в библиотеку для обычных поздравлений. Государь, по русскому обычаю, христосуется со всеми присутствующими мужчинами, включая коменданта дворца и караульного офицера. Они оба не могут скрыть волнения, которое вызвало в них это непосредственное движение Государя".

В отличие от супруга, Александра Федоровна тяжело переживала свержение монархии и пленение. "Она спокойна, но очень бледна, - вспоминал Жильяр. - Она сильно похудела и постарела". Чуть ли не целый день она лежала на кушетке в комнате дочерей. Вечером отправлялась к Анне Вырубовой. Кресло-коляску толкал государь. Все кругом напоминало ей о том, что она узница. Привыкшая украшать свои покои фиалками, ландышами и гиацинтами, которые выращивались в дворцовых оранжереях или доставлялись из Крыма, государыня была теперь лишена "излишеств, ненужных заключенным". Порой кто-нибудь из слуг приносил ей веточку сирени, а благодарная императрица не скрывала слез.