Долгожданный наследник родился внезапно. Был жаркий день. В полдень царь и царица, находившиеся в это время в Петергофе, сели обедать. Едва успев закончить первое, императрица почувствовала недомогание и ушла к себе в комнату. Спустя меньше чем час на свет появился мальчик. Весил он восемь фунтов. В честь рождения наследника российского престола в Петербурге ударили пушки. Вторя им загрохотали орудия Кронштадта, следом за ними - батареи Петропавловской крепости. На этот раз было произведено триста залпов. Во всех уголках России палили из пушек, звонили в колокола, развешивали флаги. Цесаревич Алексей Николаевич, названный так в честь царя Алексея Михайловича, любимого Николаем II государя российского, явился наследником престола, впервые после XVII века, родившимся у царствующего императора.
Его Императорское Высочество Алексей Николаевич, Государь Наследник Цесаревич, Великий Князь Российский, был пухлым, миловидным ребенком с соломенными кудрями и ясными голубыми глазками. Как только им это позволили, в детскую на цыпочках вошли девятилетняя Ольга, семилетняя Татьяна, пятилетняя Мария и трехлетняя Анастасия и принялись разглядывать своего маленького братца.
Крестили августейшего младенца в Петергофском соборе Петра и Павла. Алексей Николаевич лежал на расшитой золотом подушке, которую держала в руках княгиня Мария Голицина, гофмейстерина императрицы, которая по традиции опускала царских детей в купель при крещении. Вследствие ее преклонного возраста княгиня появлялась на церемонии с особой оснасткой: через плечо у нее была для надежности надета широкая парчевая перевязь, прикрепленная к подушке. Чтобы не поскользнуться, туфли у нее были на каучуковой подошве.
Цесаревича крестили в присутствии многочисленной его семьи, в том числе и 87-летнего прадеда, датского короля Христиана IX. Не было лишь самого государя и императрицы: по обычаю родителям не разрешается присутствовать при таинстве крещения. Крестил младенца престарелый отец Янышев, который многие годы был законоучителем царских детей. Он нарек младенца Алексеем по имени царя Алексея Михайловича, второго государя из дома Романовых, правившего в XVII веке, и погрузил его в купель. Цесаревич сердито заплакал. По завершении таинства крещения царь ринулся в храм. Все это время он стоял поблизости, боясь, как бы престарелая княгиня и пожилой священник не уронили мальчика в купель. В тот день царственная чета принимала вереницу посетителей. Лежавшая на кушетке государыня, то и дело улыбалась стоящему рядом с ней императору.
Шесть недель спустя, 8-го сентября, совсем под иным впечатлением, Николай II записал: "Аликс и я были очень обеспокоены кровотечением у маленького Алексея, которое продолжалось с перерывами до вечера из пуповины! Пришлось выписать Коровина и хирурга Федорова; около 7 час. они наложили повязку. Маленький был удивительно спокоен и весел! Как тяжело переживать такие минуты беспокойства".
На следующий день царь отметил: "Утром опять на повязке была кровь; с 12 час. до вечера ничего не было. Маленький спокойно провел день, почти не плакал и успокаивал нас своим здоровым видом!"
На третий день кровотечение прекратилось. Однако зародившееся в душе у царя и царицы тревога продолжала усиливаться. Шли месяцы, Алексей научился стоять в кроватке, потом ползать и пытался говорить. Когда ребенок спотыкался и падал, на ручках и ножках у него появлялись маленькие шишки и ссадины. За несколько часов они увеличивались в размерах, превращаясь в синеватые опухоли. Кровь под кожным покровом не свертывалась. Страшная догадка родителей подтвердилась. Ребенок был поражен гемофилией. Этот страшный факт, не известный посторонним, давил тяжелым бременем на сердце царя уже тогда, когда тот узнал о Кровавом воскресенье и разгроме эскадры в Цусимском бою, и когда подписывал манифест 17 октября. Бремя это давило на государя до конца его жизни. Именно в этот период лица, часто встречавшиеся с государем, еще не подозревая причины, начали замечать в его характере все более усиливающийся фатализм, покорность судьбе. Императора всегда угнетало то обстоятельство, что он родился в день Иова Многострадального. Чем дальше, тем больше в государе проявлялись черты отреченности. В беседе со Столыпиным он заявил: "Поверьте мне, Петр Аркадьевич, у меня более чем предчувствие, у меня в этом глубокая уверенность: я обречен на страшные испытания; но я не получу моей награды здесь, на земле...".