Николай Языков: биография поэта

«Возвращаюсь опять в оживленном воспоминании к этому милому мне поэту. […] …За несколько часов до смерти он заказал похоронный себе обед и требовал, чтобы на нем было много вина. Я был хозяином на этой тризне, и вспомнили мы один из стихов Языкова, где он завещевал своим друзьям:

И пьянствуйте о имени моем.

Похоронная оргия продолжалась слишком долго. Разогорченные и еще более разгоряченные гости не удалялись, несмотря на то, что и старший брат покойника, и я, распорядитель тризны, оба мы удалились в нижний этаж. Когда все было выпито, шумная беседа потребовала меня к себе и заставила посылать еще за вином и ромом, начала вариться жженка и продолжалась за полночь, когда я уже давно был у себя дома. Главными запевалами в этой попойке были Павел Нащокин, забубенный приятель Пушкина, и Николай Филиппович Павлов, Алексей Степанович Хомяков скромно при этом присутствовал. Языкова похоронили мы рядом с могилой умершего за год перед этим племянника его, Валуева, так много обещавшего и так рано, к 23-му году, скошенного смертью, а прах самого Валуева приютили к могиле Венелина, того Венелина, который первый из славянофилов призвал к жизни болгарский народ, предмет теперешних церковных распрей [воспоминания писались лет за пять до начала русско-турецкой войны за освобождение Болгарии 1877-78 годов. – А.Б.]… Кстати, заявлю здесь потом, что Николай Языков имел намерение издавать журнал и выбрал Ф.В. Чижова в редакторы, назначив на это 30 000 рублей. Братья-наследники не согласились, и воля поэта не была исполнена».

А? Почувствовали разницу? Почему я и сказал, что все было так, да не так – совсем как в известной сказке про «Так, так, да не так!» Каждое слово звучит иначе. И ведь Вересаев нигде вроде бы не исказил истину, не подтасовал что-то в источнике, он просто вынул голый скелет, голые факты, отбросив все личное отношение, все чувства, все эмоции («милый мне поэт», «разогорченные гости», «Хомяков скромно присутствовал»… – всё, чего не измеришь и не уточнишь), вот и получилось…

Для нас та эпоха по времени еще дальше, чем от честного и бескомпромиссного Вересаева (знаю по рассказам его семьи и близких к нему людей, как он сам переживал, когда о ком-то из замечательных творцов ему приходилось писать что-то негативное, но правдой, в его понимании, он поступиться не мог), но нам повезло больше: мы можем свободно вглядываться в то, что долгое время было закрыто. Нам предоставлена великая возможность прозревать над теми страницами, над которыми у нескольких поколений возникала внезапная слепота. И умирал Языков не «жутко», а мужественно и мирно, и мысль Чаадаева, что только восстановление независимого патриаршества (которое понесет на своих плечах весь груз народной совести и покаяния) спасет русскую церковь и русский народ от любой внутренней катастрофы – это не «обочина его мысли», не «мистика», а основа, и… и… и…

И Федор Михайлович Достоевский еще «покажет кузькину мать» всем тем, кто вначале возлагал на него такие надежды, и Николай Алексеевич Некрасов пойдет во многом по «языковскому» пути(и даже, как ни смешно, «немчура» в его стихах замелькает – то-то бы Языков посмеялся!), и воздаст он своему тезке позднюю дань, и во время предсмертного свидания с Достоевским оба с таким изумлением оглянутся на настроения и ошибки юности, и – опять-таки, и… и… и… Такой путь прошли к величайшим прозрениям, силой своего гения несметное одолев.