Николай Коняев. Два лица Власова.

бойцы других подразделений лежали замерзшими кочерыжками.

Подошли мы к Волхову по оврагу. Когда пошли в атаку, противник открыл огонь, но держался

недолго и бросился наутек, так как у него больших укреплений не было, а только в берегу реки

снежные ячейки. Мороз был сильный, и немцы не выдержали.

Когда продвигались к Спасской Полисти, при занятии одной деревеньки были взяты пленные.

Это было в начале 1942 года…

Наш полк начал наступление на укрепления немцев в Спасской Полисти. Шли врассыпную по

открытой местности, связисты наступали вместе с пехотой. Противник открыл по нам автоматный,

пулеметный, минометный, артиллерийский огонь, и самолеты летели по фронту, стреляли из

пулемета и бомбили. Все летело вверх, заволакивало снежной пылью и землей. Ничего было не

видать. Падали убитые, раненые и живые.

Первый раз некоторые вместо того, чтобы упасть в воронку, стали бегать от снарядов, несмотря на

команду: «ложись». Так погиб, казалось, неглупый, мой командир отделения и некоторые бойцы

других подразделений.

Ползли вперед и стреляли.

От огня противника бойцы залегли в воронках или подгребали перед собой кучку снега и спасались

за ней. После такого огня ничего не разберешь, кто тут живой и кто мертвый, не знаешь и не поймешь

сразу, кто, где и что с ним. Обыкновенно на вторые или третьи сутки приходилось ночью ползать и

проверять, сколько осталось живых. Подползешь, пошевелишь, который не убит, а замер — мертв, так

как были сильные морозы. За дни наступления пищи никакой не получали. Кухня подходила за

километры. Как только противник заметит ее — разобьет артогнем. После больших потерь и

прекращения наступления оставшийся состав отводили на исходные позиции или дальше к кухне и

там кормили, так как термосов еще не было. Подальше от переднего края разводили костры, грелись,

засыпали и зажигали одежду и валенки, потом шли на передний край, снимали с убитых и одевали.

Были трудности в продуктах питания, боеприпасах, особенно в фураже, и лошади стали падать. [63]

Состав полка пополнялся маршевыми ротами и батальонами. Патронов давали по одной–две

обоймы, приходилось брать у раненых и погибших.

С первых же дней боев я понял, что надо ближе прижаться к немцам, так как дальше их

артминометный огонь уничтожал все. Как–то раз я не угадал в воронку, нагреб из снега бруствер и

лежу. Немец заметил и все время стрелял в меня.

Некоторые пули пробьют снег, ударятся в шапку и падают. Пришлось еще подгребать снега. Так

держал он меня, и только ночью сумел я перебраться в другое место. Так и лежишь, боеприпасы

вышли, и назад не уйдешь.

После наступательных операций нас осталось мало. Мы отошли на исходные позиции. Л утром

немцы пошли в наступление. Стоящий часовым у палатки боец Симоненко крикнул: «Немцы!»

Мы выскочили из–под плащ–палатки, а немцы уже в тридцати метрах от нас. Начали их

расстреливать. Первые ряды были отбиты. Подбежал комроты и приказал мне взять бойцов и бежать

на первый фланг — там большой натиск немцев, надо отбивать.

Взял пять человек и побежал туда через огонь немцев. Одного бойца убило, а Сидоренко ранило в

живот. Комроты с бойцом потащили его в санчасть.

Подбежали мы вправо к немцам только с Мякишевым. Немцы уже окружили нас с фланга. Я стал

отстреливаться, в это время подбежал с ручным пулеметом младший лейтенант Григорьев и стал из

пулемета вместе со мной из одной воронки расстреливать немцев. Немцы отвернули от нас и ушли в

глубь нашей обороны.

Пришел связной и сказал, что младшего лейтенанта Григорьева с пулеметом вызывает комполка, и он

ушел. Мне отзыва не было, и я не мог покинуть позицию.

А Мякишев встал за одну–единственную здесь ель и стоит, не стреляет. Вижу, патронов будет мало, а

из него ничего не выходит, и отправил Мякишева за патронами. Взял у него патроны. Он ушел и

больше не вернулся.

От ели до воронки была около трех метров, а впереди маленькие, с метр высоты кустики. Лежу в

воронке. Вокруг стало тише. Смотрю, правее по маленькому редкому лесочку идут друг за другом

колонной немцы, человек двенадцать. Подпустил метров на пятьдесят и стал стрелять. Немцы

падали, я их расстреливал. Некоторые залегали и стреляли в моем направлении, на елку, считая, что я

нахожусь за елкой, а она находилась правее меня метра на три, и поэтому немцы не попадали.

Воронку из–за кустиков не было видно. Лежачих я тоже поражал… Всего из них свалил я 23

фашистов. Далее подход немцев прекратился, стало тихо.

Наступила ночь. Осмотрелся, наших никого кругом нет. Понял, что нужно искать своих. Пошел к

своей палатке, а на этом месте лежат убитые — погибшие мои бойцы: Селезнев, Симоненко,

Швырев, Авдюков и другие. Сел среди них. Попервости стало неприятно сидеть одному среди

погибших. [64] Было очень жаль их, хорошие были товарищи.

Утром рядом с Селезневым лежал, когда отстреливались. И в голове, и в сознании не укладывалось,

что вот только сегодня с ними разговаривал, а теперь они лежат неподвижными.

Сам не знал, где я и где свои. Пошел искать.

Зашел в ячейку комполка, там тоже никого. Вышел на дорожку, ведущую в тыл, прошел кустарник,