Николай Коняев. Два лица Власова.

На одном из горевших осталось только полваленка, и он уже без сознания брал в руки снег и бросал в

огонь. Приказали тушить огни и оттаскивать от них бойцов. Через пятеро суток совсем обессилели,

стали падать и мерзнуть.

Ночью остановились, и я тоже обессилел и упал. К счастью, из пяти человек, отправленных мною

через линию фронта (трое разведчиков и двое моих), двое вернулись. Из них один мой боец —

пожилой светло–русый Зырянов. Он дал мне сухарь — грамма четыре. Я съел и встал.

Б это время немцы нас блокировали с двух сторон и открыли огонь. Завязался бой. Собрали у всех

последние патроны для группы прикрытия и стали отходить из–под обстрела. Немцы — за нами в

преследование. Мы отошли километра два, повернули обратно, обошли отряд немцев и вновь

вернулись на это место.

Объявили, что идем на пролом к своим. Была холодная ночь. Перешли железную дорогу недалеко от

станции. Видим, у немцев горит громадный костер и огонь, как будто дом горит. Немцев много, стоят

вокруг него, греются. Мы прошли около них метрах в семидесяти без единого выстрела. От огня они,

видимо, не видели нас.

Пришли на свои исходные позиции к Спасской Полисти. Сходили за кашей, которой в кухне

наварено было много, а нас вернулось мало. Каши ели, кому сколько влезет, хоть два котелка, а

Гончарук, большой и тихоповоротный, съел полное ведро каши. Все удивились. А у него все прошло

благополучно. [69]

В полку опять оставалось мало, несколько десятков человек. Нас направили на формирование.

Комполка поручил мне сопровождать пятерых, слабых и обмороженных. Мы отстали и двигались

самостоятельно.

Шли по фронтовым, кое–где разграбленным дорогам. Уже ночь. Видим, в стороне от дороги огонь и

шалаш. Зашли. Там живут дорожники — пожилые солдаты, очищающие от снега дороги. Они

накормили нас консервным супом. Для нас, не евших супа с лета, он показался деликатесом. Впервые

за зиму ночевали не на снежной постели, а в шалаше на ветках, в тишине, как говорят, как в раю.

Утром двинулись в поход без всяких продуктов и к вечеру обессилели. Стали просить проходящие

машины подвести, но не одна не берет. Тогда Гончарук говорит, я идти не могу, все равно умирать

или замерзать, ложусь на дорогу, пускай машина давит. Лег поперек дороги, машина идет, гудит,

гудит, а он не встает, лежит. Шофер подъехал вплотную к нему и остановился. Вышел из машины и

стал ругаться. Объяснили ему все, и он смирился, посадил нас и довез до станции Гряды.

Здесь зашли в разбитый двухэтажный дом. Он был заполнен бойцами, оставшимися от разных

частей. Они накормили нас болтушкой. Ночевали. Утром бойцы говорят:

— Здесь муки полно лежит, мы ходим, берем и кормимся. Мои бойцы сходили, принесли муки и мы

наелись.

Когда пришли к своим, сразу поступило пополнение — три маршевых батальона, и мы двинулись

фронтовыми дорогами назад к Спасской Полисти. Не доходя до нее километра четыре мы, связисты,

вместе с минометчиками получили одну лошадь под имущество. Велел грузить в нее катушки с

кабелем и рацию.

Начштаба капитан Стрелин вызвал меня и сказал:

— Никонов, на тебя жалуются, что загрузил всю подводу, другим некуда положить. Иди разберись и

доложи.

Посмотрел, а там вся подвода загружена кусками мяса, нарубленными бойцами, от павших с голоду и

погибших здесь лошадей. Доложил капитану, он выругался и больше ничего не сказал. Понимал, что

опять идем на голодовку».

Страшно читать эти свидетельства Ивана Дмитриевича Никонова — простого участника

наступления.

В отличие от генеральских реляций все тут оплачивается собственной кровью, и катастрофа обретает

истинные очертания, когда в высоких штабах еще и не задумываются о беде.

Поразительно, но командир взвода с передка, уткнувшийся в снег и не поднимающий головы из–за

непрекращающегося огня противника, представляет себе картину событий и предвидит последствия

их гораздо полнее и вернее, нежели фронтовые стратеги. [70]

Много времени спустя тогдашний командующий войсками Ленинградского фронта генерал М.С.

Хозин напишет, что «в результате январских боев войска 54–й армии продвинулись незначительно.

Столь же незначительными были и успехи войск Волховского фронта. За 15 дней его 59–я и 2–я

Ударная армии смогли продвинуться на 5–7 километров. Фронт израсходовал вторые эшелоны

армий, и развивать дальше наступление было нечем. Войска понесли большие потери, многие

бригады надо было выводить в резерв и пополнять. Танковые батальоны остались без танков (на

Волхове приходилось 2–3 танка на километр фронта), артиллерия израсходовала все боеприпасы.

Таким образом, результаты пятнадцатидневного наступления были незначительными. Только в конце

января — начале февраля войскам 2–й Ударной армии и 59–й армии удалось прорвать вражеский

фронт и в течение февраля вклиниться на 75 километров».

И вроде бы все верно тут, но разве присутствует и в этом генеральском изложении событий хотя бы

тень той трагедии, которую пережил и описал связист Иван Никонов?

Положение складывалось безотрадное…

Спустя неделю кровопролитных боев удалось пробить брешь в немецкой обороне. Произошло это у