Николай Коняев. Два лица Власова.

Мясного — запомним это название! — Бора. В прорыв сразу ввели тринадцатый кавалерийский

корпус генерала Гусева, а следом за кавалеристами втянулись и остатки 2–й Ударной армии.

Коммуникации ее в горловине прорыва прикрыли 52–я и 59–я армии.

«Перебрались на западный берег Волхова, — записал фронтовой хирург А.А. Вишневский в своем

дневнике 25 января 1942 года. — Справа и слева от нас немцы. Наши войска вытянулись в виде

серпа с острием, направленным к станции Любань. Холод дикий. На дороге стоит человек на

коленях. Он тихо склоняется и падает, видимо, замерзает»…

Уже тогда было ясно, что наступление провалилось. Измотанные в тяжелых боях дивизии не

способны были даже расширить горловину прорыва — о каком же прорыве блокады Ленинграда

могла идти речь?

Но это если руководствоваться здравым смыслом…

У Мерецкова были свои резоны. Мерецкову надо было докладывать в Ставку, и он требовал, чтобы

армия продолжала наступать.

В те дни, когда под Москвой генерал Власов беседовал с корреспондентами о стратегии современной

войны, 2–я Ударная армия, уклоняясь от Любани, где оборона немцев была сильнее, все глубже

втягивалась в пустыню замерзших болот, в мешок, из которого ей уже не суждено было выбраться.

Тогда Власов ничего еще не знал об этой армии, как ничего не знал и о генеральском пасьянсе,

раскладываемом в здешних штабах… [71]

Между тем бодрые доклады М.С. Хозина и К.А. Мерецкова не ввели И.В. Сталина в заблуждение.

Уже в феврале он начал понимать, что первоначальный план деблокады Ленинграда провалился и в

него надо вносить коррективы.

Согласно Приказу Ставки от 28 февраля 1942 года необходимо было закрепить те скромные успехи,

что удалось достигнуть в результате наступления, и, взяв силами 2–й Ударной армии Волховского

фронта и 54–й армии Ленинградского фронта станцию Любань, окружить Любань–Чудовскую

группировку немцев.

Стратегически решение было безукоризненным. Войска армий стояли в 10–12 километрах от

Любани, и не вина Ставки, что и эта скромная задача оказалась неосуществленной. В Ставке не

могли знать, что это только по докладам М.С. Хозина и К.А. Мерецкова 2–я Ударная и 54–я армии

продолжали оставаться боеспособными.

Рассказ Ивана Никонова. Продолжение

Полк направился не на позиции Спасской Полисти, а левее к Мясному Бору, за шоссейную и

железную дороги. Как я узнал после, оставалась задача окружения Чудовской группировки немецких

войск силами 2–й Ударной армии и соединения с войсками 54–й армии.

Первый батальон подавил сопротивление немцев на Керести. Далее полк двинулся к Финеву лугу.

Паек давали сухой: в пачках кашу или гороховый суп. Противник оказывал сопротивление особенно у

населенных пунктов, но больших оборонительных сооружений у него здесь не было, и он после боя

отходил, а мы продвигались успешно.

Повернули правее лесами к железной дороге и встретили большое сопротивление.

Вели бои.

Я продвигался со связью с передовыми рядами пехоты, так как в батальонах связи уже не было.

Продвинулись ближе к железной дороге, здесь у немцев была организована и устроена хорошая

оборона.

В основном из–за недостатка боевых средств и невыгодных позиций опять имели значительные

потери состава. Против нас была слышна стрельба 54–й армии, продвигавшейся к нам на соединение.

Утром послал Гончарука в тыл полка к повозке, чтобы взял один аппарат для замены поврежденного

пулей. Ждем, ждем, его все нет. Во второй половине дня звонят по телефону. Отвечаю: «Слушаю». Из

заградотряда спрашивают:

— У вас боец Гончару к есть?

— Есть.

— Где он сейчас?

— Послал к повозке за аппаратом, до сих пор нет.

— Почему он ходит в немецкой шинели?

— Свою сжег, снял с убитого немца и носит, пока свою не достанет. Через некоторое время идет

Гончарук, ругается.

— Вот, — говорит, — тыловые крысы задержали меня, посадили под охрану и держат. Не верят, что

я свой, русский. Немцев не видят, так своих ловят.

Обмундирование у состава было такое: ватный костюм, шинель, валенки и шапка–ушанка с ватным

верхом. Ватная одежда горела быстро, как открытый порох. Потушить ее было трудно. Когда при

переходах удавалось погреться у костра, бойцы дремали и сжигали одежду или валенки. Для замены

снимали с убитых, еще не окоченевших. Были случаи, когда еще только ранен, живой, а с него уже

валенки снимают. Он говорит:

— Я живой, а ты уже валенки стаскиваешь.

Когда талых трупов не было, некоторые отрубали или отламывали ногу и у костра стаскивали

освобожденные валенки. Так было всю зиму.

Потом с этого участка нас сняли и направили на продвижение вперед. Блесной местности большого

сопротивления не было. Отдельные части для прикрытия отстреливались.

Когда мы опять подошли к железной дороге, комроты Маликов немного отклонился от пути пехоты,

попал на засаду или кукушку и был убит. Из офицеров в роте остался я один.

К ночи подошли к железной дороге, оставалось метров сто. Любань находилась от нас по карте

километрах в шестнадцати. Ночь была очень морозной. Командир полка с комиссаром выкопали

маленькую ячейку и поместились в ней. У нас нечем было копать землю, мы замерзали. Чувствую, до

утра мы замерзнем совсем.