Николай Коняев. Два лица Власова.

Наверное, Воронова была неплохой женщиной, но для потайной жизни в секретном убежище она

явно не подходила. Как свидетельствовал Сергей Фрёлих, Вороновой «было лет тридцать, и

выглядела она симпатично, была кокетлива, готова к романтическим авантюрам и могла поглощать

невероятные порции водки»…

Напомним, что все происходило в лесных дебрях, на чахоточной, сочащейся водою земле второго дня

Творения…

«Я там, в болотах, окончательно пришел к выводу, — писал Власов в «Открытом письме», — что мой

долг заключается в том, чтобы призвать [123] Русский народ к борьбе за свержение власти

большевиков, к борьбе за мир для Русского народа, за прекращение кровопролитной, не нужной

Русскому народу войны за чужие интересы, к борьбе за создание новой России, в которой мог бы

быть счастливым каждый Русский человек».

Екатерина Андреева пишет в своей книге, что Власов якобы вспоминал потом, будто «во время его

скитаний по лесу он начал понимать, осознавать ошибки правительства. Он пересмотрел свою

судьбу, но решил, что не будет кончать жизнь самоубийством».

Власов сравнивал себя с генералом Самсоновым, который в августе 1914 года, во время Первой

мировой войны, также командовал 2–й армией. Убедившись, что он не оправдал доверия своей

страны, Самсонов застрелился.

По словам Власова, как утверждает Екатерина Андреева, у Самсонова было нечто, за что он считал

достойным умереть… он же, Власов, не собирался кончать с собою во имя Сталина.

Вполне возможно, что Власов именно так и объяснял сподвижникам свой отказ от самоубийства.

Такая мотивировка была для них проще и понятнее, а главное, не требовала от Власова особенной

откровенности.

На самом же деле проблема эта для Власова, конечно, не сводилась к вопросу: достоин или не

достоин Сталин, чтобы отдать за него жизнь.

Власов был достаточно смелым человеком.

Судя по воспоминаниям Ильи Эренбурга о поездке Андрея Андреевича на передок, чтобы проститься

с солдатами, или по показаниям участников прорыва у Мясного Бора, запомнивших, как, «не

применяясь к местности», Власов стоял во время боя, особого страха быть убитым в нем не было,

вернее, страх этот успешно контролировался всем армейским воспитанием.

Но между бесстрашием быть убитым и решимостью на самоубийство — огромная разница… Тем

более для Власова, который, возможно, принял бы, если бы не помешала революция,

священнический сан. Ни армейская школа, ни штабные университеты не сделали его атеистом {33} .

[124]

Отказ Власова от самоубийства не был трусостью, как полагают некоторые обвинители генерала.

Подтверждением того, что это сознательный акт выбора, пусть и мучительного, но суженного тебе

Пути, пройти который ты обязан до конца, служит поведение Власова в 1945 году. На этот раз

никаких иллюзий по поводу собственной судьбы у него не могло быть. Власов знал и о неизбежных

мучениях, и о столь же неизбежной предстоящей казни, но и, зная все наперед, самоубийством опять

не воспользовался.

Такого выхода для него, как для православного человека, просто не существовало.

Повторяю, что нам ничего наверняка не известно об Андрее Андреевиче Власове с того момента, как,

разбившись на мелкие группы, остатки 2–й Ударной армии начали самостоятельно выходить из

окружения.

Все сказанное здесь — предположение. Мы лишь отсекаем то, чего не могло быть. Занятие не

слишком увлекательное, но в мифологизированной судьбе Власова — необходимое.

Глава третья

Сподвижники хотели видеть во Власове героя, титана, бросившего вызов большевистскому режиму.

Власов не был ни героем, ни титаном.

Но не был он и предателем, сознательно заведшим армию в окружение, чтобы сдать ее врагу.

Это тоже миф. Его навязывала советская пропаганда. Навязывала настолько усиленно, что он проник

даже в формулировки судебного следствия, которое констатировало:

«Власов… в силу своих антисоветских настроений изменил Родине и перешел на сторону немецко- фашистских войск, выдал немцам секретные данные о планах советского командования, а также

клеветнически характеризовал Советское правительство и состояние тыла Советского Союза».

Нет нужды доказывать, что после трех месяцев, проведенных в окруженной армии, Власов просто не

мог владеть какой–то представляющей для немцев интерес стратегической информацией, а если и

владел, то знания ее, судя по протоколу допроса, никак не обнаружил.

«В феврале, марте и апреле в большом объеме формировались полки, дивизии, бригады. Основные

районы, где располагаются новые формирования, находятся на юге, на Волге. О новых

формированиях, созданных внутри страны, он плохо ориентирован… Началом большого русского

наступления было наступление под Харьковом. С этой целью многочисленные дивизии были весной

передвинуты на юг. Северный фронт [125] был запущен. Можно допустить поэтому, что и

Волховскому фронту больше не подводилось новых резервов… Наступление Тимошенко не удалось.

Власов, несмотря на это, верит, что, возможно, Жуков перейдет в большое наступление на

Центральном участке фронта — от Москвы. У него имеется еще достаточно резервов».