Николай Коняев. Два лица Власова.

Подобную информацию немецкому командованию мог сообщить любой слушатель сводок

Совинформбюро, провести подобный анализ — любая домохозяйка. Особенно трогательными, в

дни, когда немцы уже завершили ликвидацию окруженных под Харьковом армий, выглядели

откровения генерала о неудаче наступления Тимошенко.

И очень трудно согласиться с выводом Л.Е. Решина и В.С. Степанова (ВИЖ, 1993, №5), будто именно

предположения Власова о невозможности наступления Волховского фронта дали возможность

немцам перебросить резервные дивизии под Сталинград. Немцы не были такими наивными, как

Решин и Степанов, и понимали, что человек, проведший в окруженной армии три месяца, может

только предполагать, в каком состоянии находятся резервы фронта, и принимать стратегические

решения, основываясь на его показаниях, крайне неразумно.

Еще более предположительные сведения дал Власов, характеризуя положение дел в советском тылу.

Сведения эти были порою настолько абсурдными и фантастическими, что дали возможность

включить в 1946 году в обвинение формулировку, что Власов «клеветнически характеризовал…

состояние тыла Советского Союза»…

Эта формулировка обвинения начисто отрицала предыдущую.

Ведь клевета и является дезинформацией. Какие же тогда планы выдал Андрей Андреевич Власов,

если он, дезинформируя, путал немцев?

Это не казуистика…

Привычные уху советского человека надуманные формулировки обвинения заменяли формулировку

истинной вины, которая ни в каких доказательствах не нуждалась.

Генерал Власов сдался в плен и уже тем самым совершил тягчайшее преступление.

Ведь еще 16 августа 1941 года в СССР был издан приказ № 270, согласно которому офицеры,

занимавшие командные должности и сдавшиеся в плен, рассматривались как изменники, а их семьи

арестовывались и подвергались репрессиям.

Об этом приказе знал и Андрей Андреевич Власов…

Для западных исследователей, граждан так называемых цивилизованных стран, вопрос о причинах

измены Власова решается просто и без затей.

— Если государство предоставляет гражданину защиту, — рассуждают они, — оно вправе требовать

от него лояльности, а если гражданин лоялен государству, оно обязано предоставить ему защиту.

[126]

Отказавшись подписать Женевское соглашение, Советское правительство лишило своих граждан

необходимой защиты, а следовательно, и граждане не обязаны были сохранять в плену верность ему.

Рассуждение само по себе вполне логичное, но к Власову абсолютно неприменимое, хотя бы уже

потому, что большевистский режим снял с себя заботу не только о пленных, но и — это мы видели на

примере 2–й Ударной армии — о солдатах, а также и всех остальных гражданах.

Фашистов многое роднило с большевиками–ленинцами.

Тоталитаризм…

Культ вождя…

Об этом написано немало.

А вот о том, что сходным в большевизме и фашизме была откровенная русофобия, почти не пишут,

хотя без этого невозможно разобраться в самой сущности, казалось бы, враждебных друг другу

идеологий.

Русское национальное сознание определяло чрезвычайно высокий уровень патриотизма. Но в

отличие, например, от той же Германии русский патриотизм зиждился не на том, что ты — русский,

а на том, что ты — православный, что твоя страна — хранительница истинных устоев

христианства… И в отличие от чисто национального патриотизма патриотизм этот действовал на

другие нации, не порабощая их, а приобщая к православию, вбирая в православие и русскость.

Именно православное сознание народа и обусловило ту трагедию, которая разыгралась в

семнадцатом году. Идеи коммунизма были обманчиво близки идеям православной русскости.

Ленин, Троцкий и их сподвижники, безусловно, обманывали массы, увлекая их не совсем теми

идеями, которые предполагали осуществить на практике, но, обманывая, а затем и осуществляя свои

подлинные замыслы, они были вынуждены в известной степени корректировать их, приспосабливая

под русское православное сознание, и не тут ли и надо искать истоки их иррациональной ненависти

к России вообще и каждому русскому в частности. Со временем в истинных адептах большевизма,

которые, и уничтожив церкви, не сумели разрушить русское православное сознание, эта

«иррациональная» русофобия сделалась сущностью, превратив сами большевистские идеи в простой

антураж.

Этот экскурс в историю необходим для понимания русского человека сорок второго года…

Идеи большевизма были уже отторгнуты православно–русским самосознанием, и Сталин совершенно

ясно понимал, что не поддерживаемый жестокой системой карательных мер большевистский режим

теряет значение для населения оккупированных территорий. [127]

«Вступив на территорию Советского Союза, мы встретили население, уставшее от большевизма и

томительно ожидавшее новых лозунгов, обещавших лучшее будущее для него…»,

— подчеркивал в своих докладах доктор Отто Бройтигам, начальник политического департамента

министерства оккупированных восточных территорий.

Об этом же размышлял в своем дневнике Йозеф Геббельс, отмечая, что жители Украины

приветствовали фюрера, как избавителя, но их отношение изменилось в результате жестокого

отношения к ним. «Уменьшить угрозу партизан можно, завоевав доверие народа. Марионеточные