Николай Негорев или благополучный россиянин.

Грачев вообще в это время был как-то неловок, и хотя всеми силами старался казаться совершенно спокойным и непринужденным, но излишняя развязность выдавала его. Видно было, что он, как говорится, не в своей тарелке, как человек, получивший оплеуху и желающий уверить других, что удар пришелся по плечу. По бойкой развязности, похожей на нахальство, с которой он подал Володе тетрадь "Наблюдения", заметно было, что Грачеву думалось в это время: "Я уж похлебал солоно, попробуй-ка и ты; посмотрим, будешь ли так невозмутимо спокоен, как я".

Шрам взял тетрадь и начал читать статью Оверина. В радостном ожидании той минуты, когда Володя со всего разбега наткнется на его пасквиль, Андрей тихонько потирал руки и корчил очень хитрые гримасы кому-то из стоявших против него гимназистов.

-- Кто это писал? -- сказал Володя, прочитав первые строки Андреевой комедии.-- Так и пахнет кабаком! Какие площадные ругательства!

Не дочитав несколько строк до конца комедии, Володя швырнул от себя тетрадь "Наблюдения".

-- Как не совестно класть сюда этакую мерзость!

-- Чем же мерзость? Вы прочитайте! -- с насмешливой услужливостью сказал Андрей, взяв в руки тетрадь.-- "Твоего идиота Шрама возьму к себе в кабинет. посажу в банку со спиртом",-- громко продекламировал Андрей.

Все захохотали. Володя сознавал, что он находится в очень глупом положении; лицо его побледнело, губы дрожали от злости.

-- Где вы воспитывались? -- прошипел он.

-- В первом р-ском кадетском корпусе,-- весело отвечал Андрей.

-- В казарме,-- пробормотал Володя, взял фуражку и торопливо ушел из зала.

На другой день Шрам еще задолго до начала классов пошел в учительскую комнату и поднес Ивану Иванычу тетрадь "Наблюдения".

-- Новое периодическое издание,-- с усмешкой сказал он.

Иван Иваныч начал перелистывать журнал с проворной торопливостью белки, роющейся лапками в мешке кедровых орехов. К первому уроку он успел перемять все страницы и явился к нам в класс такой красный, что мне даже показалось, будто его волосы на бакенбардах, каждый из которых торчал совершенно самостоятельно -- не в ту сторону, куда другой, немного покрылись краской стыдливости, разлившейся широким заревом по всему лицу Ивана Иваныча. Он побегал-побегал по классу, решительно бросил тетрадку "Наблюдения" на стол, и частая звонкая речь посыпалась у него, точно он опрокинул кадку с сухим горохом.

Только при усиленном внимании можно было понять, что он недоволен статьей Оверина и очень ратует против мысли, что благопристойность исключает возможность мышления.

-- Все великие люди были благопристойны,-- заключил он.

-- Укажите хоть на одного,-- вдруг сказал Оверин, не поднимаясь со скамьи, как этого требовала бы вежливость.-- Никто из них не был благопристойным.

-- Кто же не благопристоен? Русские великие люди? Ермил Костров, что всегда готов за один полштоф написать сто стихов, кончающихся на ов? -- с горячностью барабанил Иван Иваныч.-- Кто же?

-- Все. Кто из великих людей говорил то же самое, что все говорили? -- сонно спросил Оверин.

-- Из действительных великих людей разве только Жан-Жак Руссо...-- барабанил Иван Иваныч, не слушая Оверина.

-- Не в том дело, не в Руссо,-- почти дерзко сказал Оверин,-- а в том, что я -- жалкое ничтожество, если мыслю и действую, соображая, что скажут обо мне другие.

-- Это нелепость! -- вскричал Иван Иваныч, бакенбарды которого решительно покраснели и прыгали и бегали вместе с ушами, с носом и другими частями его тела.

Сухой, звонкий горох сыпался на пол; ничего нельзя было понять из частой речи, похожей на трещанье пожарной трещотки. Оверин несколько раз пытался что-то сказать, но Иван Иваныч несся, как перекати-поле, решительно вне возможности остановиться.

-- Ну, этак нельзя говорить,-- решил Оверин, разводя руками.

Побегав еще с четверть часа и ни на секунду не умолкая, Иван Иваныч схватил тетрадь "Наблюдения" с такой горячностью, как будто хотел кого-нибудь ударить ею.

-- Что это такое? "Один ученый муж посоветовал издавать журнал". Уж и это очень резко! Бокль совершенно справедливо признает резкость верным признаком недостатка образования...

-- Разве лучше бы было, если б я сказал "неученый муж"? -- как будто нехотя спросил Оверин.

Иван Иваныч покраснел еще сильнее и запрыгал еще прытче.

-- Но это еще все ничего,-- барабанил он.-- Дальше... (Иван Иваныч так яростно перебросил несколько страниц, что чуть их совсем не вырвал из тетрадки.) Уж это ни на что не похоже: Шрам -- ископаемый -- что такое ископаемый? Идиот. Разве могут быть ископаемые идиоты? Да, наконец, это просто оскорбление, ругательство!

-- Вовсе не ругательство. Идиота нельзя же назвать мудрецом. Идиот --- так идиот и есть,-- с убеждением отозвался Оверин.

Володя встал с видом несправедливо оскорбленного благородного человека.