Николай Рерих

На фотографиях 1927 года Рерихи стоят возле деревянного, типично иркутского или кяхтинского дома — бревенчатого, с резными наличниками. Николай Константинович в длинном полушубке шерстью внутрь. Юрий в тщательно пригнанной куртке, в удобной обуви, меховой шапке — истый путешественник, готовый к стоверстным переходам караванов. Елена Ивановна снимается в Урге в длинной, испытанной в походах меховой шубе, с муфтой в руках и — женственность неистребима — в модной шляпке, поля которой изогнуто обрамляют лицо.

В Улан-Удэ к их экспедиции прибавляются еще два члена. Елене Ивановне трудно было одной в караване, хотелось, чтобы хлопоты разделяла подруга и помощница. Хотели взять с собой девушку из России.

В Уймоне Агаша Атаманова хорошо прислуживала им. Но у нее был уже ребенок, причем без мужа — в Уймоне это большим грехом не считалось, лишь бы крестили детей по старой вере.

Уймонские жители были упрямы: предлагать Вахромею отпустить дочь и думать было нечего. В Урге познакомились с милой девушкой — Людмилой Михайловной Богдановой, уроженкой Кяхты. Она работала в Урге, думала, конечно, скоро вернуться на родину. Ее и уговорили Рерихи разделить их путь. С Людмилой жила сестренка Ираида, Ирочка — черненькая, тоненькая, быстрая, лет двенадцати. Ирочку тоже решили взять с собой.

Только 13 апреля 1927 года вышли Рерихи из Урги — Улан-Батора с десятками носильщиков и караванщиков. Вернее, не вышли, выехали — монгольское правительство предоставило им автомобили.

Ехали до монастыря Юм-Бейсэ, лежащего за крепкими стенами, больше похожего на китайские пагоды, на бурятские дацаны, чем на тибетский храм-крепость: углы крыш загнуты вверх, на них весело звенят колокольчики; позолоченный «ганджур» — «колесо жизни» сверкает над входом; белые субурганы сияют на солнце, как в Ладаке. Глухо стонут длинные трубы, гудят барабанчики, морские раковины в серебряной оправе, в которые дуют музыканты.

Дальше нет дорог для машин. Дальше тянется караван, верблюды мягко расплющивают ноги в дорожной пыли.

Как всегда, Николай Константинович собирает минералы, растения, образцы почв. Конечно, собирает предметы искусства. Конечно, очень интересуется старинными могильниками, местами стоянок первобытных людей, орудиями людей каменного века. Монголия являет ему свою древнюю культуру, свое место в истории человечества. Много фотографирует, снимает киноаппаратом. Утром и вечером рисует, пишет этюды — караванщик Ламжав носит за ним этюдник. Ламжав — бурят, прошедший огромный путь на запад, на фронт первой мировой войны. В болотах Польши рыл он окопы; ревматизм так скрутил его, что ни копать, ни стрелять он не мог, был отпущен в свою Бурятию. Оттуда ушел в Монголию, где жили знаменитые лекари. Подлечившись, пошел на юго-восток, с караваном художника. Караван останавливается возле юрт. Кланяются гостям молчаливые араты. Хозяин подает гостю хадак — платок счастья, напоминающий полотенце. Хозяйка подает в чаше кумыс, как хозяйки новгородских деревень подавали крынки с молоком. Гостей сажают на почетное место; Юрий рассказывает хозяевам новости на их языке, уточняет местные названия долин и гор.

Когда гости выходят из юрты, хозяйка выплескивает им вслед девять капель молока, на счастье.

Для этих капель у нее готова палочка с девятью углублениями — цацал. В юрте всему свое место, в юрте просторно и прохладно в жару.

Юрты точно такие, как описывал их Гильом Рубрук в XIII веке: «Они возводят свое жилище на круглом остове из прутьев и дранок, переплетенных и стянутых наверху в маленький круглый пучок, из которого возвышается нечто вроде трубы для дыма. Этот кузов они покрывают белым войлоком. Войлок часто красят мелом, белой глиной или истолченными в порошок костями для того, чтобы сделать его белее; иногда употребляют они и черный войлок. Вверху, возле трубы, войлок украшается разнообразными красивыми узорами, а вместо двери вешают кошму, вышитую разноцветными рисунками. Они вышивают изображения лозы, деревьев, птиц и зверей».

Николай Константинович зарисовывает орнаменты юрт, ковров, одежд. Он убежден в ближайшем родстве монголов с индейцами Нью-Мексико и Аризоны, видит полное сходство их лиц, одежды и, главное, «что-то несказуемое, основное, помимо всяких внешних теорий, связывает эти народы». Он сопоставляет фотографии индейцев, показывает их жителям — слышит убежденный ответ: «Это монголы». Подтверждает братство монгольской сказкой о двух братьях, которых разлучил подземный огненный змей, расколов землю. Теперь братья ждут огненной птицы, которая их соединит.

Вполне возможно, что в этой сказке отразились воспоминания о страшных землетрясениях, которыми богата страна. Трещины-сбросы, рассекшие землю на многие сотни километров, изучаются сейсмологами и геологами.

Здесь почти не встречаются торговые караваны. Путь от Юм-Бейсэ вел через ту «степь Губарь», которую все азиатские народы называли Гоби, что означает, собственно, безводная степь, пустыня.

Гоби — пустыня пустынь Центральной Азии: