Николай Рерих

Перед ними — хребет, который европейцы называют Хребтом Марко Поло, а местные жители — Ангар-Дакчин. Перед ними — незлобивые тибетские медведи, стада яков, волки преследуют серн, горячие источники в горах.

Двадцатого сентября встретили небольшой тибетский пост.

Люди в овчинах взяли паспорта и разрешили идти дальше. Паспорта же были пересланы начальству.

Шестого октября экспедиции предложили остановиться в местечке Шенди, а затем перевели ее к реке Чунаркэн, где была ставка высокого лица, генерала тибетской армии по имени Капшипа-Хорчичаба.

Генерал был любезен и внимателен, как сыньцзянские амбани. Он встретил путешественников салютом из пушечки и строем солдат в грязных куртках без пуговиц. Приказал играть в честь Рериха особо торжественную вечернюю зорю и заверил, что путь на Лхасу будет беспрепятствен. Он попросил только еще приблизить лагерь к его ставке, ибо он хочет лично осмотреть вещи «великих людей».

Лагерь перенесли на унылое нагорье. Генерал улыбался, убеждал, что он останется с «великими людьми» до получения разрешения на дальнейшее путешествие. Но когда через неделю разрешение не было получено, генерал, улыбаясь, отбыл, оставив с путниками майора и пятерых солдат.

История Пржевальского повторялась в более жестоком варианте.

Пять месяцев стояла здесь экспедиция на реке Чунаркэн. На высоте пятнадцати тысяч футов. В летних палатках, потому что путники вовсе не рассчитывали на зимовку.

Октябрь. Ноябрь. Декабрь. Январь 1928 года. Февраль 1928 года. Всю зиму. На плато Чантанг, которое в морозном, продуваемом пронзительными ветрами Тибете славится своими морозами и ветрами.

Днем пригревало солнце, когда утихал ветер, становилось иногда даже тепло. Ирочка радовалась солнцу, выбегала на припек, ловила тепло. Но чаще дул ветер, стегал лицо снегом, продувал и засыпал палатки.

В караване были три курицы-несушки. Корм кончился. Их отдали в Нагчу тибетцу-майору.

Хлопоты майора с курами были невообразимы. Он должен был письменно свидетельствовать их здравие начальству — птиц нельзя было есть, нельзя было убивать. Переписка была обширна.

Коньяк замерзал в флягах. Жирели стервятники и дикие собаки — каждый день, каждую ночь падали животные. Перед смертью они подходили к палаткам и словно стучались к людям. Девяносто два коня и верблюда — из ста двух. Пять человек умерло в зиму — два монгола, бурят, тибетец и жена того майора, который сторожил путешественников.

Николай Константинович обращался к губернатору, который жил в крепости Нагчу, находившейся в трех днях пути от них. Писал письма американскому консулу в Калькутту, британскому резиденту в Гангток. Писал самому Далай-ламе, живому богу. Письма пропадали или возвращались. Когда просил передать телеграфное сообщение из Лхасы в Индию, получал ответ, что телеграфа в Лхасе нет. Просил разрешить экспедиции вернуться уже пройденным путем — был извещен о запрете двигаться куда бы то ни было.

Но каждое утро, каждый день писались этюды.

«На многих этюдах, привезенных Николаем Константиновичем из экспедиции, мы видим эту суровую природу тибетского нагорья. „Огни пустыни“ воскрешают перед зрителем картину тибетского стана ранним утром перед восходом. Среди костров темнеют так называемые ба-нак („черный шатер“) — палатки тибетских кочевников, сделанные из шерсти яка. На другом этюде мы видим летнюю палатку экспедиции, занесенную снегом и затерявшуюся среди снежного безмолвия нагорий» (Юрий Рерих).

Кончилась еда. У врача кончились лекарства.

За мешок топлива, аргала — сухого помета — приходилось платить китайскими монетами, индийскими рупиями. Доллары здесь не брали, как, впрочем, и тибетские деньги с печатью правительства. Погибли кинопленки, осталось несколько кадров. Так приняла путешественников страна «Живого Бога», столица буддизма, который Рерих почитал самой гуманной религией мира.

Истоки этой религии сливались с философией. У истоков ее лежал принцип равенства людей, отсутствие обрядности и поклонения идолам. Через несколько веков обрядность затмила все, и тысячи монахов сели на шею труженикам.

Лхаса отвергла художника. Ему не пришлось увидеть ни священное озеро, ни «живого Будду», ни Поталу. Только в марте получила экспедиция разрешение двинуться на юг. Не к Лхасе, а в обход ее, гиблыми, самим тибетцам неведомыми местами. Мимо озера Селлинг, через перевал Нагчу.

Отказались идти этим путем проводники. Отказался и Ламжав и еще два монгола из Улан-Батора: их запугали тибетские власти, им — буддистам — обещали гостеприимство Лхасы, деньги на дорогу: «А красный русский разве сможет вам чем-нибудь помочь, если его самого в Тибет не пускают?»

Этот рассказ старого караванщика записала в 1968 году в Улан-Баторе корреспондент «Литературной газеты» Екатерина Лопатина.

В Лхасе Ламжав и его товарищи действительно побывали, но попали там не в Поталу — в тюрьму, как участники «красной экспедиции». А сама экспедиция двинулась с проклятого места Чунаркэн в индийский путь.