Николай Туроверов: казак, воин, поэт

Такой же – с времен Тохтамыша,

А, может быть, даже древней.

И знамя средь черного дыма

Сияло своею парчой, —

Единственной, неопалимой,

Нетленной в огне купиной.

Звенела новая слава,

Еще неслыханный звон…

И снилась мне переправа,

С конями, вплавь, через Дон…

И воды прощальные Дона

Несли по течению нас,

Над нами на стяге иконы,

Иконы – иконостас;

И горький ветер усобиц,

От гари став горячей,

Лики всех Богородиц

Качал на казачьей парче.

1949

* * *

Покидал я родную станицу,

На войну уходя наконец.

На шипы подковал кобылицу

У моста наш станичный кузнец.

По-иному звенели подковы,

И казачки глядели мне вслед,

И станица казалася новой

Атаманцу семнадцати лет.

Казаки, расставаясь, не плачут,

Не встречают разлуку в слезах.

Что же слезы внезапные значат

На веселых отцовских глазах?

Почему материнские руки

Так дрожат, холодея, как лед?

Иль меня уже смерть на поруки

Забрала и назад не вернет?

Ах, отцовские горькие думы!

В полумертвом спокойствии мать!

Я в свои переметные сумы

Положил карандаш и тетрадь.

Это ты – еще детская муза –

Уезжала со мною в поход.

И, не чувствуя лишнего груза,

Кобылица рванулась в намет.

Казачка

Марии Волковой

Нас все пытаются с тобою разлучить,

Мне с детских лет доверчивая муза:

Тебя – бесплодному томленью научить,

Меня – поэзии картавой и кургузой.

Но нам ли, от мамаевых костров, —

Сквозь сотни лет, – пришедших к Перекопу,

Довериться баюканью метро,

Склоняясь челом на сонную Европу?

Тебе ль, с жестоким словом на устах,

Нести другое – не казачье – знамя,

Когда лежат у вечности в ногах

И совесть оскудевшая, и память?

И не тебя ли Пушкин воспевал,

Держа свой путь на вольные станицы,

Когда в горах еще шумел обвал,

Чтоб и тебе, и Дону поклониться?

С тобою одною Лермонтов вдвоем

Пел песню колыбельную..

Такую,

Что до сих пор растет богатырем

Праправнук твой, о Родине тоскуя,

Ты все, как есть, смогла перестрадать, —

Казачий шлях, – что Млечная дорога:

Есть сыновья? О них поплачет мать,

И Гоголь их проводит до порога.

О, как любил тебя Толстой потом, —

(Ты на него тогда и не глядела), —

И он жалел, что не был казаком;

Но ты никак об этом не жалела!

Покров

Эту землю снова и снова

Поливала горячая кровь.

Ты стояла на башнях Азова

Меж встречающих смерть казаков.

И на ранней росе, средь тумана,

Как молитва звучали слова:

За Христа, за Святого Ивана,

За казачий Престол Покрова,

За свободу родную, за ветер,

За простую степную любовь,

И за всех православных на свете,

И за свой прародительский кров.

Не смолкало церковное пенье,

Бушевал за стеною пожар;

Со стены ты кидала каменья

В недалеких уже янычар

И хлестала кипящей смолою,

Обжигаясь сама и крича…

Дикий ветер гулял над тобою

И по-братски касался плеча:

За Святого Ивана, за Волю,

За казачью любовь навсегда!..

Отступала, бежала по полю

И тонула на взморье Орда.

Точно пьяная, ты оглянулась, —

Твой сосед был уродлив и груб;

Но ты смело губами коснулась

Его черных запекшихся губ.

Бунт

Качаясь на плотах, висели казаки,

Спускаясь вниз по Дону караваном

Судов, еще не виданных в степи.

Река несла их бережно.

В пустыне

Всё было тихо.

За Пяти-избянской

Плоты пошли быстрее.

По низовью

Встречали их достойно казаки

Церковным звоном.

На юртах Черкасска,

У берегов стоял большой майдан,

На все майданы непохожий.

Молча

Все разом опустились на колени:

Земной поклон плывущим казакам.

1954

Новочеркасск

Меня с тобою связали узы

Моих прадедов и дедов, —

Не мне ль теперь просить у музы

И нужных рифм, и нужных слов?

Воспоминаний кубок пенный,

Среди скитаний и невзгод,

Не мне ль душою неизменной

Испить указан был черед?

Но мыслить не могу иначе:

Ты город прошлых тихих дней,

И новый вихрь судьбы казачьей

Тебе был смерти холодней.

1.

Жизнь шла размеренно, нескоро,

Не трудно, но и не легко.

И купол золотой собора

Кругом был виден далеко.

Зимой снега, разлив весною,

А летом ветер, зной и пыль;

Но не мечтал никто иною

Сменить сегодняшнюю быль.

Служилый город и чиновный

Один порядок жизни знал,

И даже мостовой неровной

Вид никого не оскорблял.

По воскресеньям привозили

К базару уголь и каймак,

И на восток глядел средь пыли

В кольчуге бронзовой Ермак.

2.

Зимою молодежь гранила

Московской улицы панель,

А летом в сад гулять ходила,

Где старой башни цитадель

И где в киоске продавщица,

Блестя огнем задорных глаз,

Глядела, как меняет лица,

Стреляя в нос, холодный квас,

И отставные офицеры

В воспоминаньях прошлых дней

Венчали путь своей карьеры

Прогулкой чинной вдоль аллей.

3.

Балы не редкостью бывали,

На них полковник и кадет,

Не уставая, танцевали,

Топча безжалостно паркет,

И иногда мелькал средь танца,

Мечтою институтских лет,

Лейб-казака или атаманца

Мундир, пленяющий лорнет.

В театре с лихостью играли

В антрактах долгих трубачи,

И у подъезда поджидали

Извозчики и лихачи.

4.

Был атаман главою края,

Слугой России и Царей

И, облачением сияя,

Служил в соборе архирей,

О думе спорили дворяне

И об охоте невзначай,

Купцы о дегте и тарани,

В прохладных лавках, сев за чай.

Блюли закон, моляся Богу;

Хулили злобу, блуд и месть;

Все казаки ходили в ногу

И отдавали лихо четь.

5.

Учили те, кто побогаче,

Своих детей, поря за лень,

И реалист носил казачий

Лампас с кантами и чекмень.

Дул ветер зимний или жаркий –

Спал мирно город до зари;