Николай Туроверов: казак, воин, поэт

Промелькнули за лицами лица

И, кануном смертельных утрат,

Распростерла над ними столица

Золотой свой веселый закат.

1927

Днёвка

Июльский день. Овраг. Криница.

От зноя пересохший пруд.

Стреноженная кобылица,

Звеня железом крепких пут,

Бредет на жарком косогоре

В сухих колючках будяка,

И звону пут печально вторит

Ленивый посвист кулика.

О сонный полдень летней дневки!

И вспомню ль я иные дни,

Под грушей лежа на поддевке

В неосвежающей тени,

Когда зовет к глухим дремотам

Своим журчанием родник

И остро пахнет конским потом

На солнце сохнущий потник.

1929

Прабабка

Мы плохо предков своих знали,

Жизнь на Дону была глуха,

Когда прабабка в лучшей шали,

Невозмутима и строга,

Надев жемчужные подвески,

Уселась в кресло напоказ, —

И зрел ее в достойном блеске

Старочеркасский богомаз.

О, как старательно и чисто

Писал он смуглое лицо,

И цареградские мониста,

И с аметистами кольцо;

И шали блеклые розаны

Под кистью ярко расцвели,

Забыв полуденные страны

Для этой северной земли.

…А ветер в поле гнал туманы,

К дождю кричали петухи,

Росли на улице бурьяны

И лебеда и лопухи;

Паслись на площади телята,

И к Дону шумною гурьбой

Шли босоногие ребята,

Ведя коней на водопой;

На берегу сушились сети;

Качал баркасы темный Дон;

Нес по низовью влажный ветер

Собора скудный перезвон;

Кружились по ветру вороны,

Садясь на мокрые плетни;

Кизечный дым под перезвоны

Кадили щедро курени;

Казак, чекмень в грязи запачкав,

Гнал через лужи жеребца,

И чернобровая казачка

Глядела вслед ему с крыльца.

1929

* * *

Ах, Боже мой, жара какая,

Какая знойная сухмень!

Собака, будто неживая,

Лежит в тени; но что за тень

В степи от маленькой кислицы?

И я, под сенью деревца,

В рубахе выцветшего ситца,

Смотрю на спящего отца.

И жаркий блеск его двухстволки,

И желтой кожи патронташ,

И кровь и перья перепелки,

Небрежно брошенной в ягташ, —

Весь этот день, такой горячий,

И солнца нестерпимый свет,

Запомню с жадностью ребячей

Своих восьми неполных лет,

И буду помнить до конца.

О степь от зноя голубая,

О профиль спящего отца.

1930

Родина

Я знаю, не будет иначе,

Всему свой черед и пора, —

Не вскрикнет никто, не заплачет,

Когда постучусь у двора.

Чужая у выгона хата,

Бурьян на упавшем плетне

Да отблеск степного заката,

Застывший в убогом окне.

И скажет негромко и сухо,

Что здесь мне нельзя ночевать.

В лохмотьях босая старуха,

Меня не узнавшая мать.

1930

* * *

Не выдаст моя кобылица,

Не лопнет подпруга седла.

Дымится в Задонье, курится

Седая февральская мгла.

Встает за могилой могила,

Темнеет калмыцкая твердь,

И где-то правее – Корнилов,

В метелях идущий на смерть.

Запомним, запомним до гроба

Жестокую юность свою,

Дымящийся гребень сугроба,

Победу и гибель в бою,

Тоску безысходного гона,

Тревоги в морозных ночах

Да блеск тускловатый погона

На хрупких, на детских плечах.

Мы отдали все, что имели,

Тебе, восемнадцатый год,

Твоей азиатской метели

Степной – за Россию – поход.

1931

* * *

В эту ночь мы ушли от погони,

Расседлали своих лошадей;

Я лежал на шершавой попоне

Среди спящих усталых людей.

И запомнил и помню доныне

Наш последний российский ночлег.

Эти звезды приморской пустыни,

Этот синий мерцающий снег.

Стерегло нас последнее горе, —

После снежных татарских полей, —

Ледяное Понтийское море,

Ледяная душа кораблей.

1931

* * *

Флагами город украшен

В память победной войны.

Старая дружба без нашей,

Сразу забытой войны.

Да и нужна ли награда

Людям, распятым судьбой?

Выйду на праздник парада

Вместе с парижской толпой.

Увижу, как ветер полощет

Флаги в срывах дождя,

Круглую людную площадь,

Пеструю свиту вождя.

Запомню неяркое пламя

В просвете громадных ворот, —

Все, что оставил на память

Здесь восемнадцатый год.

1931

* * *

Эти дни не могут повторяться, —

Юность не вернется никогда.

И туманнее, и реже снятся

Нам чудесные, жестокие года.

С каждым годом меньше очевидцев

Этих страшных, легендарных дней.

Наше сердце приучилось биться

И спокойнее, и глуше, и ровней.

Что теперь мы можем и что смеем?

Полюбив спокойную страну,

Незаметно медленно стареем

В европейском ласковом плену.

И растет и ждет ли наша смена,

Чтобы вновь в февральскую пургу

Дети шли в сугробах по колено

Умирать на розовом снегу?

И над одинокими на свете,

С песнями идущими на смерть,

Веял тот же сумасшедший ветер

И темнела сумрачная твердь.

1932

* * *

Больше ждать, и верить, и томиться,

Притворяться больше не могу.

Древняя Черкасская станица, —

Город мой на низком берегу

С каждым годом дальше и дороже.

Время примириться мне с судьбой.

Для тебя случайный я прохожий,

Для меня, наверно, ты чужой.

Ничего не помню и не знаю!

Фея положила в колыбель

Мне свирель прадедовского края

Да насущный хлеб чужих земель.

Пусть другие более счастливы, —

И далекий неизвестный брат

Видит эти степи и разливы

И поет про ветер и закат.

Будем незнакомы с ним до гроба

И, в родном не встретившись краю,

Мы друг друга опознаем оба,

Все равно, в аду или в раю.

1936

* * *

Над весенней водой, над затонами,

Над простором казачьей земли,

Точно войско Донское – колоннами,

Пролетели вчера журавли.

Пролетая, печально курлыкали,

Был далек их подоблачный шлях.

Горемыками горе размыкали

Казаки в чужедальных краях.

1938

Франции

Жизнь не начинается сначала,

Так не надо зря чего-то ждать;