Никто другой (СИ)

— Что? — спрашивает тот, кромсая бифштекс с кровью. Стив тоже любит такие, едва прожаренные.

«Как ты можешь это есть? — морщился Баки. — Оно же сейчас замычит».

В голове мерно стучит, и грудь раздирает болью. Джеймс не виноват — конечно же, не виноват. Кто угодно, только не он. Но сейчас Стив его почти ненавидит. Джеймс словно инопланетянин из второсортного ужастика, занявший тело человека. Занявший тело Баки, загнавший Баки куда-то глубоко внутрь, а Стив не знает, как вернуть его обратно.

— Спарринг? — хрипло предлагает он Джеймсу.

Тот откладывает вилку и нож и лениво соглашается:

— Ладно. Сегодня мы все равно, похоже, в пролете. Только давай не так, как вчера.

Стив криво усмехается. Уж драться так, как вчера, он точно не будет. Не сможет.

Ярость рвется из него из груди, и ее так удобно выплескивать в удары. Прямой, боковой, снизу — и Джеймс, отлетевший к канатам, потирает челюсть и весело смеется:

— Ого, Фьюри тебя покусал, что ли?

У него азартно блестят глаза, и он бросается на Стива с не меньшей яростью. Стив едва успевает увернуться от металлической руки и подставить блок под удар правой. Кровь не просто течет по венам — она, кажется, кипит, и каждая мышца звенит от напряжения, а потом звенит еще и в голове, когда Джеймс достает его свингом. Старым добрым свингом — Стив успел позабыть его за эти годы.

Он только входил в моду, когда Баки его разучивал, и Стиву хочется заорать: «Не смей! Ты и так забрал у него все, не смей забирать и это!» Но его хватает лишь на то, чтобы бессильно зарычать и снова кинуться на Джеймса.

— Ты глянь, — доносится до него сквозь пульсацию крови в ушах чей-то взволнованный голос, — ты, блядь, только глянь, что они вытворяют.

Джеймс смеется, встречая его удары, и бьет в ответ в полную силу, и черт, как же все-таки хорошо не жалеть его, выпустить из себя то черное гадкое чувство, что мешало дышать все утро. И Стив ныряет в бой с головой, радуясь возможности забыться хоть ненадолго.

А ночью он легонько, самыми кончиками пальцев, гладит заметный даже в темноте синяк на небритой скуле, целует сбитые костяшки и лихорадочным шепотом просит:

— Прости меня, Баки.

— Ты не виноват, — сонно бормочет Баки, а Стив даже не может рассказать ему, как же он виноват на самом деле. Он боится разбудить Джеймса. Он и так едва не разбудил его, пробираясь по спальне и споткнувшись обо что-то возле самой кровати — надо же, это в комнате-то, которую он знает не хуже своей, сам обустраивал. Джеймс ничего в ней не поменял, только притащил откуда-то модель аэроплана и водрузил на полку, заявив: «В детстве я мечтал быть летчиком».

Баки всегда мечтал стать механиком.

Наверное, в том, что не стал, тоже вина Стива: неизвестно, записался бы Баки добровольцем, если бы не слышал каждый день его, Стива, нытье о долге, чести и совести. Да, он виноват во всем. В том, что отпустил. В том, что не смог удержать. В том, что не сумел защитить, даже когда имел такую возможность. В том, что поверил — подумать только, поверил человеку, который и сам-то себе верит через раз — и позволил сделать с Баки такое. А теперь все, что ему остается, это сидеть на полу у кровати и просить прощения, и легко касаться ладони, и стараться не заснуть, хотя очень хочется, но еще больше хочется не терять ни минуты с Баки. Потому что утром его место опять займет Джеймс, и, черт побери, знать это невыносимо.

Он все же засыпает ненадолго под самое утро и просыпается, когда первые лучики солнца начинают пробиваться из-под жалюзи в комнату и Джеймс ворочается с боку на бок. Стив целует последний раз его ладонь и тихо прокрадывается к выходу. Опять спотыкается обо что-то, замирает, боясь разбудить Джеймса, и обещает у самой двери:

— Я вернусь, Баки.

========== Часть 3 ==========

— Эй, Роджерс!

Стив с трудом открывает глаза и оглядывается. Он не сразу понимает, почему не лежит в постели, а сидит на кухне, уткнувшись лицом в сложенные на столе руки, а потом вспоминает: ах да, конечно, он хотел сварить себе кофе и, судя по всему, заснул, наблюдая за тем, как тонкая коричневая струйка стекает в прозрачную емкость.

Джеймс хмуро смотрит на него, поглаживая выбритую щеку, и спрашивает:

— Что это с тобой?

— Бессонница, — бормочет Стив и трет ладонями лицо. Глаза горят огнем, и мышцы вяло ноют, и хочется бухнуться на кровать и проспать как минимум сутки.

— Ага. Вот ни с того ни с сего — раз! — и бессонница, — хмыкает Джеймс.

— Тебе-то что? — огрызается Стив, и Джеймс пожимает плечами:

— Да ничего, в общем-то.

Он сегодня явно не в духе: раздраженно гремит посудой, чертыхается, поминутно роняет что-нибудь, и даже бекон на сковородке шипит как-то зло.

Баки злился тихо. Сжатые губы, напряженная челюсть — и ничего больше. Никаких чертовых представлений.

Стиву становится нестерпимо стыдно, когда он ловит себя на этой мысли — уж кто бы жаловался на представления, — и еще более стыдно спрашивать, после того как рявкнул в ответ на банальную вежливость, но Стив спрашивает:

— Что-то случилось?