Ортего Игнасио прекрасно понимал свою невесту. Он не осуждал ее – нет, напротив, он был рад, что у девушки, которую он любил всей душой, такое отзывчивое и благородное сердце!
Да, молодой де Кастильего таким образом терял возлюбленную – если не окончательно, то, во всяком случае, очень надолго… Но он понимал, что в сложившейся ситуации у нее просто не остается никакого другого выбора.
Конечно же, он ни словом не обмолвился об этом решении Марты ни Антонио, ни Ракель – реакцию последних нетрудно было предугадать.
Оставалось ждать какого-то сигнала от Трехо – а в том, что Луис даст о себе знать, ни Марта, ни Ортего Игнасио не сомневались.
Прошло несколько дней…
Полицейский комиссар Парра чувствовал себя перед Мигелем Габриэлем очень виноватым – почему он тогда, в двери траттории не задержался с ним?… Не поговорил, как старый друг – доверительно и без нажима?… Почему не мог всего предвидеть, предусмотреть – всё-таки, он значительно старше, и жизненного опыта у него побольше, чем у другого человека…
«Ведь поступи я тогда таким образом, – думал Парра – наверняка де ла Фронтера не стал бы жертвой этого мерзавца!… А если Луис тогда действительно убил бы Мигеля Габриэля – что бы тогда было?!… О, не надо, я никогда бы не простил себе этого!…»
Полиция сбилась с ног, ища Трехо по всему Мехико. Его фотографии в профиль и анфас были в кармане практически у каждого столичного полицейского.
Но Трехо будто бы в воду канул.
Анхель уже начал было волноваться; а вдруг этот мерзавец, прихватив с собой в качестве живого щита маленькую Пресьосу, бежал из страны, куда-нибудь в Никарагуа или в Парагвай?…
Однако в полицейском управлении комиссара более чем авторитетно заверили, что это просто невозможно – все контрольно-пропускные пункты на границе, все автобаны, все аэропорты, морские порты и вокзалы тщательно патрулируются агентами полиции.
И Парре ничего не оставалось делать, как смириться с мыслью, что этот грязный уголовник рано или поздно объявится сам…
Как ни странно, но после той страшной полосы трагических событий, работы у Анхеля практически не было. Он каждое утро приходил в свой в кабинет, листал какие-то папки со старыми документами, от нечего делать перечитывал по несколько раз почту…
Когда это надоедало, он, предупредив капрала Оливейру, что идёт по делам направлялся в госпиталь святого Себастьяна, где его уже все, начиная от сестры-кармелитки в регистратуре и заканчивая матерью-настоятельницей, знали в лицо.
Дела де ла Фронтеры довольно быстро шли на поправку: его молодой организм брал верх. К тому же, опытные монахини-сиделки госпиталя святого Себастьяна прекрасно знали своё дело…
Рана оказалась не такой опасной, как доктора посчитали с самого начала: просто Мигель Габриэль за ночь потерял очень много крови, и поэтому врачи приписали ему постельный режим.
В палате Мигеля Габриэля всё время стояли живые цветы, которые менялись каждое утро – их всякий раз приносил ему его друг, Анхель Парра…
Правда, молодой человек очень скучал в безделье, не знал, чем заняться.
Однажды он попросил монахиню, которая ухаживала за ним, патронажную сестру Монику, принести колоду карт – он хотел развлечь её какими-нибудь незамысловатыми карточными фокусами, но та очень строго сказала, что это невозможно: карты, мол – Библия дьявола, и в госпитале католического ордена о них не может быть и речи…
Мигель Габриэль очень уважал Монику и даже немного боялся её – ему ничего не оставалось, как смириться…
Парра, выслушав рассказ своего молодого друга о том, как тот пытался было шантажировать Луиса Трехо, невесело произнёс:
– Ну, знаешь ли, никогда бы не подумал, что ты на такое способен…
Мигель Габриэль стыдливо отвёл взор.
– Я так виноват перед всеми вами… Мне очень стыдно…
Парра, вспомнив, что его неопытный друг и без того пострадал из-за неумения обдумывать последствия собственных поступков, и, кроме того, целиком и полностью реабилитировал себя в глазах многих, отдав деньги, полученные от преступника, племяннику дона Хуана Сантильяны, Романо, тут же добавил:
– Ничего… Ты ведь сделал это не по злому умыслу и не из-за любви к деньгам…
Мигель Габриэль отвернулся к стене и ничего не ответил – он очень, очень болезненно переносил случившееся, обвиняя во всех несчастьях, которые свалились на Романо, Анхеля Парру и семью Ломбардо, только одного себя…
Анхель ободряюще улыбнулся.
– Ничего, теперь ты станешь умнее…
Мигель Габриэль только вздохнул.
– Да уж… Я, лёжа тут, на больничной койке, очень много думал о своей жизни… И теперь, когда я выйду отсюда, попробую начать всё с самого начала…
На лице Анхеля заиграла улыбка. Он был рад, что его друг наконец-то решил взяться за ум.
– Кстати, – сказал полицейский комиссар, – у меня был один знакомый, который шантажный промысел сделал своей доходной профессией… Точно так же, как ты – игру в карты, не преувеличиваю…
Просто Парра беспокоился за своего товарища, чтобы тот не зацикливался на своей вине – потому решил кардинально сменить тему беседы.
Мигель Габриэль понял Анхеля и без слов: он благодарно улыбнулся.