Никто не видел Мандей

– Ладно. Еще один урок.

* * *

Смешки и поддразнивания продолжались до конца недели. В пятницу мама отвела Мандей к хорошему парикмахеру. В первый раз моя подруга оказалась в настоящем салоне красоты с раковинами, сушилками для волос, шампунями и краской. Ее волосы были спасены, и их даже не пришлось сбривать налысо. Остаток недели мы провели за просмотром «Ютьюб»-роликов со старыми выступлениями гоу-гоу-групп, отработкой танцевальных движений, поеданием говяжьего жаркого и бананового хлеба, приготовленных мамой. Я накрасила ногти Мандей глянцево-серебристым лаком с голубоватыми стразами, а она заплела мне две французские косы. Мы снова вернулись к обычному образу жизни – в своем пузыре, в безопасности, понятия не имея о том, что нас ждет… утром в понедельник.

Прежде

– Держи ноту! Держи! Держи! Нет, не так! – закричал папа поверх своих барабанов-конга, и все остальные инструменты смолкли. – Повторим с самого начала!

Папа вступил первым, стуча загрубевшими ладонями по туго натянутой коже барабанов. Трудно описать, какие ощущение гоу-гоу вызывает в животе. То, как безумный калейдоскоп из гитары, саксофона, барабанов и ковбелла[21] заставляет переступать ногами в такт, словно в тебя вселился некий дух.

Папа привел меня к дяде Робби посмотреть на репетицию нового сета. В День святого Валентина они должны были выступать в театре Говарда, на разогреве у «Бэкъярд бэнд» и UCB. Мама не разрешала мне ходить на выступления гоу-гоу-бэндов, потому что там слишком опасно. Но я бы отдала что угодно, лишь бы оказаться в первых рядах зрителей, может, даже с плакатом, на котором написано мое имя, чтобы выступающие выкрикивали его со сцены – я слышала такое на старых папиных записях.

– Ладно, парни, давайте сворачиваться.

Все согласились и начали паковать инструменты. Я натянула свое пальто и подала папе бутылку с водой. Он утер пот с лица.

– Фух!.. Спасибо, Горошинка. Я уже не так молод, как раньше. Эти репетиции меня выматывают!

Мы молча направились по подъездной дорожке к машине; затвердевшие остатки снега хрустели у нас под ногами, словно стекло. Температура воздуха упала примерно до минус десяти.

– Что ж, это было неплохо, – произнес папа, похлопывая меня по спине. – Для разнообразия выбраться из дома… Ну, как тебе наша новая композиция? Как думаешь, твоим друзьям понравится?

Я сунула руки в карманы.

– Подростки… почти не слушают больше такие вещи, пап.

Он вздрогнул, как будто я ударила его.

– Да, знаю. Но… ты же по-прежнему их слушаешь, верно? Пока у меня есть моя фанатка номер один, я в выигрыше! К тому же гоу-гоу – это не проходящий каприз моды, а наша культура! Это твои корни, и ты помогаешь их поддерживать. Молодежь часто забывает о своих корнях, но – это то, что всегда возвращает тебя домой.

– Да, наверное, – пробормотала я. Мое дыхание превращалось в пар.

– С тобой все в порядке, Горошинка? Ты в последнее время ужасно тихая.

– Все хорошо, пап. Я просто… задумалась.

– Вот как? А я вот думаю, откуда у тебя эта шишка и кого мне прибить?

Я коснулась круглой красной припухлости на лбу пальцем, затянутым в перчатку.

– Я же говорила, пап, что врезалась в стену в спортзале. Даже не больно.

– Хм-м… Твоя мать тоже не купилась на эту историю. Мы стараемся оставить тебя в покое и предоставить самой справляться со своими делами. Ты большая девочка, но мне уже давно хочется заехать в твою школу и посмотреть, кто из этих днищ обижает мою дочь.

Я молча уселась в машину, надеясь, что папа просто оставит эту тему. У меня не было сил притворяться, будто я не чувствую себя полудохлой рыбой, плавающей в своем пузыре.

Папа запрыгнул на водительское сиденье и включил двигатель, давая ему прогреться. Из вентиляционной решетки подуло холодным воздухом, и я плотнее завернулась в шарф.

– Выкладывай, Горошинка, – продолжил папа. – Ты же знаешь, что можешь поговорить со мной о чем угодно, обо всем, что тебя беспокоит.

– Ничего такого, папа, – ответила я. – Разочарования – часть жизни, верно?

Он поднял четко очерченную бровь.

– А-а-а… так ты это слышала, да? Похоже, надо установить в нашем доме звукоизоляцию.

– Похоже, надо.

– Что ж, это не значит, что ты не можешь поговорить со мной. Раньше ты рассказывала мне обо всем.

Я колебалась, не зная, с чего начать, но в конце концов сдалась.

– Ты решишь, что я веду себя как ребенок. – Я фыркнула, глядя в заиндевевшее окно.

Папа вздохнул, тронул машину с места и включил радио. Он поехал домой длинной дорогой, через северо-запад Вашингтона, мимо монументов, Национальной аллеи, обрамленной зданиями Смитсоновского музея, мимо Капитолия и Белого дома. Он прожил здесь всю свою жизнь, но свет, отражающийся от этих величественных мраморных зданий, все еще гипнотизировал его. По сравнению с этим морем света наша часть города казалась ужасно темной, как будто день в один миг превратился в ночь.

Папа барабанил пальцами по рулевому колесу.

– Слушай, я когда-нибудь рассказывал тебе о том дне, когда ты родилась?

Я вздохнула.