Нимфа

А тут еще наступила резкая перемена в самочувствии. Она ждала этой минуты и боялась ее, но время шло, и вроде бы ничего страшного... Стала успокаиваться, тревога отдалялась. Близость с Жоресом не оставила в душе глу­бокого следа, ей лишь казалось, что с первого дня совмест­ной жизни она стала как бы другой, по-новому увидела окружающий мир. Исчезла прежняя впечатлительность, когда, бывало, самый незначительный факт или событие вызывали слезы, истерику. Она стала более спокойной и уравновешенной, научилась глубже видеть людей, критич­нее оценивать их поступки и дела. Если раньше люди представлялись ей похожими друг на друга — казались или добрыми, или злыми, в зависимости от ее настрое­ния,— то теперь каждый имел свой неповторимый облик...

Вероника никак не могла представить себя в роли матери. Ведь еще совсем недавно она сама была ребенком. И вот из детства сразу в зрелость. Но что было делать?! Такова судьба. Вероника понимала: нужно терпеть, смириться и быть ко всему готовой...

Сильно обострилось обоняние. Все запахи резко разделились. Одни были приятны, другие совершенно невыносимы — вызывали отвращение и тошноту. То же и с едой.

Веронике казалось странным и ее теперешнее отношение к Жоресу. Оно сильно изменилось. Пожалуй, впервые в ней заговорило настоящее чувство к нему: как к мужчине, мужу, наконец, как к отцу их ребенка... Даже не ве­рилось: у них, у нее будет ребенок! Вся жизнь изменится. Ведь так сложно, так тяжело — растить крохотного человечка! А радость-то какая ждет ее впереди!..

...Она сидит на лекции, слушает профессора, кое-что записывает, хотя большинство студентов только слушают. Некоторые шепчутся, пишут друг другу записки или чи­тают книжки, журналы.

Вероника чутко прислушивается к себе, пристально следит за малейшими изменениями в своем теле, фикси­рует удивительно сложные и мудрые движения природы, которая начинает выстилать дорогу новой жизни, заро­дившейся под сердцем. Вот закружилось все перед глаза­ми, что-то подкатило к горлу, засосало под ложечкой... И тут же запахло хлебом, ужасно захотелось есть. Веро­ника полезла в сумочку, но ничего не нашла. Хоть плачь, хоть проси у кого-нибудь сухую корку... Течет слюна, су­дорога сводит желудок, из глаз бегут слезы. Вероника хо­чет попросить разрешения выйти из аудитории, но стес­няется. Кладет голову на стол, закрывает глаза и сжимает зубы, чтобы не закричать. На какой-то миг будто прова­ливается в пучину, потом медленно и легко возвращается. В глазах мириады ярких искринок, в ушах — глухой дале­кий звон... Нет, это обычный звонок. Спасительный звонок на перерыв. Над ней склоняются девчата: «Что с тобой, Ника?»

— Дайте хлеба,— слабым голосом просит она.

Студенты передают друг дружке просьбу Вероники — трясут сумки, портфели. И вот ей передают ломоть черно­го хлеба. До чего же вкусно пахнет! Сначала она жадно его нюхает, потом откусывает корку, жует и глотает, И сразу становится легче — светлеет в глазах, исчезает боль в желудке, даже солнце начинает ярче светить.

— Может, «скорую» вызвать, Ника? — спрашивают подруги.

— Спасибо, милые, не надо... Пройдет...

Лекции закончились. Можно идти домой.

— Мы проводим тебя.

— Нет-нет, я сама,— отказалась Вероника.— Мне уже хорошо...

Студенты шумной гурьбой направляются к выходу.

Вероника еще раз откусила хлеба и решила посидеть немного, подождать, пока все выйдут. В это время возле нее кто-то остановился. Подняла голову, видит — незна­комая женщина в легком синем пальто. Рядом с женщи­ной однокурсница.

— Вероника, это к тебе,— сказала она и побежала до­гонять подружек.

Чернявая, довольно симпатичная и, видно, без поры постаревшая женщина стояла возле стола и не знала, с че­го начать разговор.

— Садитесь,— пригласила Вероника.— Я немного от­дышусь... Что-то неважно себя чувствую...

Незнакомка продолжала молчать, мучительно переми­наясь с ноги на ногу. Вид у нее был какой-то страдальче­ский, растерянный, невольно вызывавший чувство жа­лости.

И вдруг у Вероники мелькнула мысль: «Наверное, она... Да, да — это она!..»

Наконец женщина оглянулась вокруг, смущенно пове­ла плечами и тихо произнесла:

— Может, здесь неудобно... Хочется сказать вам не­сколько слов...— И как бы сомневаясь, что ее поймут, сра­зу открылась.— Я — Воронкович, Янина Воронкович, пер­вая жена... У меня жил Ляховский,— поправилась она.

Они вышли в коридор и спустились на первый этаж. Вероника оделась и направилась к выходу. Лицо ее горело огнем. Ей казалось, что все знают эту женщину — первую жену Жореса.

— Так что вы хотели мне сказать? Наверное, решили забрать назад мужа? — спросила Вероника и удивилась своей бестактности.

Янина собралась с духом и спокойно заметила:

— Милая девушка! Жорес не из тех, кого можно за­просто не пустить, забрать или уговорить. Поэтому я не обижаюсь. Вы еще плохо его знаете...— и тяжело вздохнула.

— Возможно... — неопределенно ответила Вероника.

В скверике они присели на скамейке, и женщина при­ветливо улыбнулась: