Niro. Сборник рассказов.

Повод для бесконечных дискуссий и споров. Исходя из данных гравитационной аппаратуры, там, на алтаре, было пусто. Почему–то именно данный факт будоражил умы служителей этой таинственной пары объектов. То, к чему, в принципе, можно было дотронуться (и находились смельчаки, которые делали это) — не имело гравитационной составляющей, не притягивало к себе и не отталкивало от себя ничего, не поглощало и не излучало волны. Этакое зримое воплощение «черной дыры».

Бессонов перестал думать об этом с тех пор, как подписал документ, согласно которому любое проявление любопытства с его стороны, нарушающее технику безопасности (даже такие бумаги пришлось подписывать в этом храме), каралось крайне строго (Алексей не любил вспоминать все, что там касалось наказаний — это было выше его понимания). Но, однако же, любопытства у него явно поубавилось — все, что он видел на экранах, давало ему и так много пищи для размышлений и для работы.

А работа его заключалась в следующем — следить за показаниями датчиков, подключенных к саркофагу. Он имел ряд цифр, которые были ему объявлены нормой; так же он помнил примерный разброс их значений, определяющий некие варианты нормальных состояний, периодически значения на экране менялись, оставаясь именно в этих границах.

Прежде чем приступить к работе, он изучил множество инструкций, касающихся того, что же, собственно, делать, если эти значения выйдут за пределы нормы и начнется что–нибудь необъяснимое. Инструкции были предельно просты, лаконичны, содержали в себе практически пошаговые указания для наблюдателя; все пункты были вызубрены Бессоновым наизусть и сданы в виде зачета. Казалось, он был готов ко всему.

Именно казалось, потому что за все время его работы ни одно из значений на экране компьютера не вышло за пределы существующих норм, ни одна инструкция не была применена. Спокойствие подкупало Бессонова. Работа готова была наскучить.

Чтобы не растерять профессиональные навыки, Алексей находил себе занятия, достойные своего уровня образования — изучал языки программирования, радиотехнику много чего еще, на что хватало времени во время дежурств. Благо, вся его аппаратура располагала средствами аудио— и визуального оповещения, пропустить угрожающее изменение параметров было невозможно.

На сегодня Бессонов думал посвятить себя целиком и полностью теории, прихватив из своей комнаты несколько книг. Одного взгляда на экран было достаточно, чтобы понять, что за ночную смену ничего не произошло, сменщик предоставил ему все в полном порядке. Книги он разложил на столе в нужном порядке, сделал запись в журнале о заступлении на дежурство, откинулся в кресле, протянул руку к одной из книг и так и замер, раскрыв рот.

Случилась вещь, которую он не заметил сразу потому, что этого просто не могло быть — в силу установившегося порядка.

На его столе зажглась красная сигнальная лампа.

А на четвертом экране появился мрачный серый прямоугольник.

Бессонов поднялся в кресле, посмотрел над монитором в сторону саркофага. Зрительно ничего не изменилось. Все тот же сундук, те же фигурки на его крышке, тот же лук рядом.

— Гравитация… — тихо шепнул Бессонов, пододвигая к себе журнал регистрации, в котором за многие годы были сделаны только записи о заступлении на дежурство. — Надо это зафиксировать…

Неважно, что это была за штука на алтаре. Спустя годы она решила материализоваться по–настоящему. Инструкции на какое–то время вылетели из головы Бессонова. Он дрожащей рукой поставил в журнале время, записал свои наблюдения, а потом встал с кресла и мелкими шагами направился в «желтую зону».

Саркофаг приближался. Алексей тревожно смотрел по сторонам, но на него никто не обращал внимания. Он не совершал ничего предосудительного — и никто не собирался контролировать его поступки. Вот позади остался полукруг — обычная черта на полу, проведенная не очень аккуратно, но решительно. Бессонов вступил в зону, как в холодную воду, по спине пробежали мурашки — он делал это впервые.

Невольно взгляд его скользнул на лук. Черная изогнутая лоза неизвестного исполинского дерева, тетива с мизинец толщиной — все виделось иначе, чем в объективах камер. Бессонов ощутил в кончиках пальцев чувство, знакомое с детства — когда хотелось прикоснуться к чему–нибудь запретному и от этого обретающему совершенно новую, необъяснимую ценность. Он даже несколько изменил свой путь к саркофагу, чтобы пройти вблизи лука, лежащего у его основания.

Правда, страх, который внезапно всплыл из глубин сознания, не дал ему совершить необдуманные поступки — руки замерли на полпути к черной лозе. Но он был близок, очень близок…

А потом он услышал дыхание.

Что бы не находилось в саркофаге — оно было живым. Бессонов замер при этой мысли, превратившись в восковую фигуру.