Niro. Сборник рассказов.

Нам тогда было по шестнадцать — а он казался нам всем старше. Даже не знаю, за счет чего… Взгляд серьезный, взрослый не по годам; о чем–то все время думал, частенько можно было увидеть в его черновиках какие–то строчки, лично для меня являющиеся китайской грамотой. Каким–то шестым чувством я понимал, что это обрывки программ, которые пишет Мишка — и от этого мое уважение к нему росло; я спрашивал, что это — он особо не скрывал, объяснял, что изучает язык программирования, что хочет быть как отец, что ничего интереснее ассемблера не существует, что еще пару лет — и он будет поступать в военное училище с уклоном в информационные технологии… А я кивал, соглашаясь, а сам думал — куда же жизнь закинет меня, человека, далекого от современного взгляда на жизнь…

Не скажу, что моя жизнь не удалась — причем во многом благодаря Мишке. То, что я сделал из себя — это дань, отданная моему другу. Моя профессия, моя жизнь — все для него… Но я отвлекся.

Постепенно я подхожу к тому, о чем хотел рассказать. Все это случилось весной, последней школьной весной. Мишка стал много времени проводить дома за компьютером, перестал появляться на занятиях физкультурой, которые по–своему любил… Я заходил к нему пару раз — он любезно встречал меня, мама делала нам чай с конфетами (знаете, однажды я принес в портфеле пару бутылок пива, но Мишка увидел их и сразу же замахал руками, заставил убрать назад — я так и не понял, что он хотел этим сказать, но подумал, что это связано все с тем же загадочным освобождением от физкультуры)… Мы трепались не о чем, но по состоянии Мишки было видно, что я очень сильно отвлекаю его от чего–то очень важного.

В такие моменты я чувствовал себя очень неловко и побыстрее сворачивал нашу с ним беседу. И каждый раз, уходя, я бросал взгляд в его комнату, где стоял компьютер. На столе лежали какие–то чертежи, это я точно помню, несколько толстых книжек… Да, еще очень неожиданная вещь — паяльник. Неожиданная потому, что я никогда не замечал за Мишкой страсти к радиоделу — а что еще может быть у человека, хорошо знакомому с компьютерами?

Спрашивать было бесполезно. Один раз я не удержался, задал вопрос… Больше дверь в комнату к Мишке открытой я не видел.

Он продолжал ходить в школу, готовился к выпускным экзаменам, не делал тайны из того, что собирается поступать в какую–то сверхсекретную военную академию, куда уже написал протекцию командир части, где служил отец, и директор их школы. Это стало известно после очередного родительского собрания, на котором мамы и папы делились своими планами насчет дальнейшей жизни их детей.

Помню, моя мать пришла тогда, села на кухне, подперла голову руками и задумалась. Я спросил что–то насчет здоровья, насчет работы… Она посмотрела на меня и сказала: «Вот у всех дети, как дети… Поступают куда–то, о чем–то думают. А ты?» — «А что я?» — «Что… Вот Михаил — чего–то хочет от этой жизни, готовится к поступлению, из–за компьютера не встает… И ведь поступит, я уверена — и те письма, что за него написали, совсем тут будут не при чем…»

Она помолчала, а потом добавила: «Хотя… Военная академия… Как он думает физкультуру сдавать? Ведь столько лет с освобождением. Ну, да бог с ним…» Она встала и пошла готовить ужин. А я задумался. Потому что мать была права. Нельзя поступить в военное училище, не выполнив нормативов по физкультуре. Они там бегают, подтягиваются… Еще чего–нибудь делают, я не в курсе.

Помню, тогда мне стало действительно любопытно, как Мишка собирается преодолевать это, в сущности, непреодолимое препятствие. Можно было, конечно, предположить, что родители его готовы и денег заплатить, и использовать все свои связи и положение отца — но ведь это все–таки армия! Обязательно найдется кто–нибудь, кому не понравится офицер, не занимающийся физкультурой, не ходящий в наряды и вообще — всячески избегающий физического труда. Он ведь и в школе был освобожден — и от уборки территории, и от всяких колхозов, тряпки половой в руках не держал. Правда, вел он себя при этом нормально, своим положением не хвастался — но и ведро с водой ни одной девчонке донести не помог. Смотрел вслед — но руки не протягивал.

Интерес к Мишкиному поступлению у меня быстро угас, ибо мне самому надо было браться за ум, читать учебники и всерьез думать о том, куда же меня занесет судьба. В один из таких дней, наполненных самосозерцанием на диване с учебником то ли истории, то ли биологии, я вдруг решил сходить к Мишке и спросить у него совета. Насчет того, кем он видит меня в будущем. Собрался и пошел.

И я до сих пор помню этот день… Я никогда не видел Мишку таким, как в тот раз. Он открыл мне дверь — и я сразу понял по его выражению лица, что я очень не вовремя. Выглядел он очень и очень неважно — усталый, бледный, волосы непричесанные, мокрые, словно из душа. Дышит как–то тяжело…

Мы с ним встали в дверях, глядя друг на друга, и я уж подумал, что он заболел, собирался справиться о здоровье и сразу уйти, но он вдруг махнул мне рукой, приглашая в квартиру.

— Нужна помощь… Раз уж пришел.