– Отбросьте церковную пропаганду. Говорите по существу.
– Вы произнесли пламенную речь, Отто. Но за красивыми словами скрывается порок, извините за прямоту. И вы это прекрасно понимаете. Вы несёте смерть, разрушение всем тем, кто, по вашему мнению, не соответствует вашей идеологии, придуманной вами антропометрической системе определения принадлежности к «лучшей» нации. Но самое главное, тех, кто не разделяет ваше мировоззрение, делящее целые народы на господ и слуг, вы уничтожаете самым циничным образом. Скажите, пожалуйста, откуда у вас такое право решать кем и кому быть? Кто уполномочил вас раздавать роли?
– Мы сами так решили!
– А кто вы сами такие, чтобы брать на себя такую миссию по очищению земли от ненужных частей единого организма человечества? Ваша идеология – это болезнь, от которой корчится в судорогах вся нация. Как врач скажу, что некоторые вирусы на первоначальном этапе своего проникновения в организм и его заражения способны дать прилив сил, бодрости, но затем неизбежно следует спад, апатия, изнеможение. Особенно быстро наступает такое состояние уныния, когда встречаются трудности, препятствия, на преодоление которых требуется затрачивать много физических и эмоциональных сил. Ну а после наступает закономерный конец, если вовремя не вмешаться и не удалить, может даже хирургическим путём, злокачественную опухоль, чтобы не погиб весь организм. Это если кратко. Я провожу параллели, основываясь исключительно на своём опыте, и том, что законы жизни едины как для человека, так и для нации.
– Это крамольные речи, профессор. И у меня есть все основания вас арестовать, но я не буду этого делать. Мы условились говорить откровенно. Но, в любом случае, вы изложили свои взгляды. Очередь за мной, мы – сильнейшие, а сильнейшему по закону природного, заметьте, доктор, природного естественного отбора требуется всё больший ареал для своей жизнедеятельности. Не так ли?
– Верно! В природе, в таком случае, устанавливается новое равновесие, ибо в ней всё гармонично, а механизмы саморегулирования всех процессов идеальны, совершенны. А, значит, в перспективе, ваш сильнейший будет остановлен иным сильнейшим, который поступит с вами аналогичным образом, и всё снова войдёт в норму. Только вопрос времени здесь вызывает затруднения.
– Какой же наш конец по-вашему?
– Я его уже озвучил. Вы напрасно пришли сюда. Вы не в том месте стали искать новый ареал для расширения своего обитания. Россия загадочная, непостижимая страна. И если сейчас вы её топчете солдатскими сапогами, то скоро «лапти крестьян» непременно засеменят по мостовым немецких городов. И в этом будет ваша вина!
– Замолчите! – вскричал Отто, – за такие речи вам знаете что полагается? Не забывайтесь, профессор!
На улице послышались выстрелы.
– Что это было? –с тревогой спросил я, – ружейная пальба?
Глядя на фон Шварца, его равнодушие, холодность, безразличие, мне захотелось его ударить, чтобы он встрепенулся, пришёл в чувство, а не сидел так расслабленно теперь, покуривая свою сигару, неторопливо выдыхая дым и не спеша мне отвечать. После вспышки гнева, этого проявления слабости, барон снова обрёл над собой контроль и спокойно взирал на моё нетерпение и тревогу, нервозность. Он ощущал себя хозяином положения, лукаво уголками глаз посмеиваясь над моей реакцией. Ему явно тешило самолюбие моё отношение к происходящему там, за стенами его кабинета, с тёмными массивными шторами на окнах. Не дожидаясь его ответа, я встал с кресла и подошёл к окну, отодвинул занавес, и моим глазам предстала жуткая картина. Со второго этажа было хорошо видно, как солдаты, доведёнными до автоматизма действиями, под приказы командира нажимают на спусковой крючок, а стоящие перед ними люди с кровавыми подтёками на лицах и телах, падают на землю словно подкошенные. Затем вывели вторую партию, и экзекуция повторилась с отработанной, именно отработанной, выверенной точностью. Как часовой механизм отсчитывает секунды и минуты, так и здесь всё делалось размеренно, автоматически. Я не отрываясь смотрел вниз. Холодный пот прошиб меня. С какой лёгкостью рвалась жизненная нить, и сколько трудов по её сохранению бросалось в топку безрассудства.
Я чувствовал на себе изучающий взгляд Отто и понимал – вот его работа, без прикрас, со сброшенными покровами. Этих инакомыслящих, не желающих мириться с новым чуждым для них порядком, презирающих свою смерть, он вычислял. Его мышление придумывало новаторские схемы их поимки, ловушки, западни, ставило сети, куда они попадали, чтобы затем переработать и выкинуть на свалку точно хлам. Святая инквизиция в новом обличье.
Когда же вывели очередных приговорённых её «судом», то я опешил, буквально врос ногами в пол от неожиданности. Среди них был мальчик лет пяти-шести. Он держался за подол изодранного платья уставшей, еле державшейся на ногах, женщины. Она смутно понимала где идёт, что сейчас происходит, её нисколько не заботили мартовские холода. Босая, с растрёпанными волосами, с ссадинами, молодая мама напоминала привидение, вдруг оказавшееся между мирами.