– Отто, там же ребёнок! Остановите это безумие! – воскликнул я, – он то чем виноват? Прошу вас, отмените приговор.
– Нет! – твёрдо и безапелляционно ответил фон Шварц, – ваше дело, доктор, лечить, моё – искоренять врагов рейха! У каждого – своё ремесло, которому должен отдаваться без остатка, не жалея сил своих на благо нации.
– Тогда разрешите мне мальчика взять к себе. Не берите лишнюю смерть на душу – я посмотрел на полковника, затем быстро перевёл взгляд туда, вниз, где разыгрывалась очередная драма.
Время, ох, время!… Как же мне хотелось в эти мучительные минуты отчаяния остановить его, хотя бы замедлить, на чуть-чуть, на самую малость, чтобы добиться нужных слов, услышать желанное решение. Всё висело на волоске. Вот она партия, каждый шаг в которой точно по лезвию бритвы. А «камень» продолжал сидеть и курить, уподобившись жрецу, приносящему человеческую жертву своему богу в обмен на благополучие и власть.
Тут же, каким-то непостижимым образом я почувствовал сразу и однозначно – моя жизнь и жизнь мальчика слились в одну, целостную, неразделимую. И теперь я боролся за нас двоих. Как легко было оборвать нашу «тонкую нить», всего лишь плавное нажатие на курок по команде.
«Господи, помоги мне!» – моя душа, разум лихорадочно искали выход. Единственное спасение, надежда, наша вечная спутница, пришла из сердца. Глядя на маленькое съёжившееся существо с испуганными глазками, не понимающее что происходит, почему так страшно, куда их ведут, зачем стоят люди в серых шинелях, я уловил биение сердечка, искавшее приют, чтобы спрятаться, успокоиться. С бешеной скоростью проносились чувства, мысли, раскрываясь ослепляющими взрывами света. «Господи, помоги мне!» – твердил я неустанно.
А время шло… Как в песочных часах сыпались секунды, ускоряя наступление пустоты. Приближалось непоправимое. Смерть уже распахнула свои объятия, готовясь принять и переправить на «другой берег» новые души.
– Отто, вы знаете, за что страдали ваша жена и сын? Так я вам скажу – начал я говорить твёрдо и с большой силой убеждения, – за ваши собственные поступки! Ничего в этом мире не исчезает, не проходит бесследно и безнаказанно, особенно, преступления против жизни, величайшей ценности на земле. Знайте, нет страшнее приговора, где первые пункты обвинения касаются наших близких, самых близких, дорогих для нас людей. Суд над нами начинается с них, кто составляет наш собственный мир. Вы смотрите, как они страдают, но помочь им не в силах. Все пути помощи точно по мановению волшебной палочки перекрываются, надежда обрывается и тает подобно весеннему снегу на ваших глазах. Природа и всё вокруг пробуждается, звенят ручьи, поют птицы, везде радость и оптимизм. А у вас уныние, тоска, злость, зависть гложут изнутри, откусывают по кусочкам. Как это мучительно! Вы становитесь свидетелем драмы, собственноручно сочинённой. Затем боль родных передаётся вам, становится вашей плотью и кровью, усиливая душевные терзания. Сама душа уже вывернута наизнанку, но позитивного результата как не было, так и нет. А суд божий продолжает методично распутывать клубок прегрешений, подступая к самой сердцевине вашей, лично к вам. Когда каждая загубленная вами жизнь по приказу, по этому мифическому долгу, навещает вас, возвращая всю боль, печаль, безысходность своему палачу. Длинная, бесконечная вереница лиц тянется и проходит перед вами. Они заглядывают в глаза, будоража вашу память, воскрешая с детальной точностью всё происходящее с ними. Чернота накрывает, душит, сжимает внутренности до тошноты. Некуда бежать! Бездна открывается, начинает затягивать и приходит понимание конца – неминуемого, жуткого…
– Замолчите! – вскричал фон Шварц, – забирайте этого щенка и уходите, прямо сейчас! Клаус – Отто набрал своего адъютанта и передал ему своё распоряжение, – возьмите мальчика и передайте его доктору.
«Скорее, скорее» – думал я про себя, мысленно поторапливая их, хотя и так всё делалось и выполнялось точно и быстро.
– Это вам зачтётся, Отто.
– Убирайтесь к чёрту.
– До свидания!
Ответа мне не последовало. «Успеть, главное успеть» – крутилось у меня в голове. «Господи, спасибо за твою помощь!»…
Как я был счастлив, прижимая мальчика к себе, уносить его из места боли, нечеловеческих криков, стонов, от которых стынет в жилах кровь, холодеют руки, где даже у самых крепких здоровых людей сдают нервы. Слёзы текли из глаз. Давно моя душа так не оживала, не утончалась как сегодня, сейчас. Удалось всё-таки вырвать из лап негодяев и спасти хоть одну жизнь, но какую. Ничто не имеет такой ценности подобной тихому спокойному дыханию ребёнка. Ему ещё предстояло многое объяснить, он всё поймет, в этом я не сомневался. Малыш очень смышлёный. Его глубокий взгляд, хоть и наполненный до краёв страхом, выдавал в нём маленького философа, эдакого мудреца, не по годам развитого.