Нить наяды

Газеты тогда написали, что в один день были убиты сразу три женщины, родившиеся в один день. Шестого числа шестого месяца шестьдесят шестого года. Разумеется, она сразу поняла, что убийства были ритуальными и «число зверя» сыграло в этом значимую роль. Но почему три, а не шесть? В чем логика убийцы? Вырезав на груди жертвы зигзаг молнии, он, несомненно, призывал дьявола. Потому и крикнул «давай», что ожидал его явления. Но почему три? Означает ли это, что большего ему совершить не позволили? Она надеялась на это, ежедневно просматривая газеты, однако сообщений о поимке преступника не последовало. Ни в то лето, ни после. Впрочем, через три года они с Мережковским уехали в Петербург, и она приказала себе забыть. И вот. Оказалось, что все эти годы она с мистическим, потаенным ужасом ожидала повторения этой тройки шестерок.

Зачем? Почему? И главное — для чего?

Десять лет назад она не рассказала о случившемся родным. Лишь сестре Татьяне, с которой взяла клятву молчать.

Когда окончательно пришла в себя, записала в дневнике, что жизнь непереносимо ее оскорбляет и она умирает, потому что не умеет не страдать.

Никто не догадался бы, о чем она, да и не нужно, чтобы догадались. Видение «серой обезьяны», стоявшей в ту минуту перед внутренним взором, столь непереносимо, что она не в состоянии облечь свой деймос в слова.

Зинаида в последний раз взглянула на себя в зеркало и осталась довольна. Маска удалась. Сильфида — вот кем она предстанет сегодня перед равнодушными поначалу зрителями, чтобы через некоторое время они пали к ее ногам.

Сегодня у Суворина она будет царить и властвовать!

Мережковский был в кабинете и, хмурясь, вычитывал текст только что законченной статьи. На жену он взглянул мельком.

— Зина, вот послушай…

— Дмитрий, пролетка ждет у парадного.

— Ты же не любишь приходить вовремя.

— Прием уже начался. Мы войдем, когда все будут в сборе.

— Так ты будешь слушать?

— А ты будешь переодеваться?

— Незачем.

— Ну коли так, ступай за мной.

— Я хотел еще поправить кое-что, пока не забылось. Удачная фраза, вот, сама посуди.

— Дмитрий!

— После скажешь, что вышло слабо, путано и скучно.

— Скажу непременно, но сейчас я думаю только о холодном «Мадам Клико».

— Опять холодное?

— Дмитрий, не зуди.

И пошла вперед, не сомневаясь, что муж, ворча и качая головой, плетется за ней, стараясь отряхнуть пепел со своего старого сюртука.

А поздно ночью, вернувшись из гостей, она совершенно неожиданно для себя самой напишет письмо матери в Тифлис и невзначай попросит прислать почтой июньские газеты за следующую после шестого числа неделю.

Мама, немало удивившись, вышлет, и Зинаида узнает, что ни в Тифлисе, ни в окрестностях, ни вообще в Грузии никаких преступлений, подобных тому, что она видела, не случилось.

Значит ли это, что все закончилось?

Или ad continuandos?

Ответа на этот вопрос не было, да и быть не могло, поэтому Зинаида в очередной раз дала себе слово, что больше никогда не будет возвращаться в тот давно минувший день.

Однако, как и прежде, выполнить это обещание ей было не суждено».

Он остановился и немного посидел с закрытыми глазами.

Все-таки зачем вновь и вновь его возвращают в эту точку?

Где-то вдалеке послышался звук проезжающей машины. Свечи мигнули и задрожали.

Значит, причина есть.

Он содрогнулся всем телом и снова устремил взгляд на монитор.

«Новый, двадцатый век уже успел приесться. Как, впрочем, и новый, уже шестой год тысячелетия.

Зинаида Николаевна забралась на подоконник и свесила ножки.

Минул всего месяц. Лишь недавно дворник наконец вынес вон обсыпавшуюся елку, а праздника как не бывало.

Она посмотрела в окно. Вдалеке в морозной февральской дымке слабо поблескивал купол Исаакиевского собора, а внизу уже набрала скорость суетливая жизнь жителей двадцатого века.

Зинаида затянулась пахитоской и прошептала:

Ярко цокают копыта…
Что там видно, у моста?
Все затерто, все забыто,
В тайне мыслей пустота…

С пятого этажа ей были хорошо видны снующие по улице люди. Вот у парадного дома Мурузи остановилась пролетка, вышел человек. Должно быть, гость или новый жилец. Мужчина повертел головой, словно осматривая свои владения, и взглянул наверх. Разумеется, сидящую на подоконнике Зинаиду Николаевну он видеть не мог, но у нее, глядящей на незнакомца сверху, вдруг замерло, а потом бешено застучало сердце.

Бог мой! Это реальность или видение?

Она тут же получила на свой вопрос ответ. Стоящий на тротуаре человек тронулся с места и двинулся к парадному, странно наклонясь вперед и свесив длинные руки, словно…

— Серая обезьяна, — прошептала Зинаида и вдруг натужно закашлялась.

В тот же день она объявила мужу, чтобы собирался. Они уезжают в Париж и берут с собой Философова.

Все были в недоумении, но она не хотела никому ничего объяснять. Собираться ей «помогал» Андрей Белый. Она бросала в сундук книжки, дневники, чулки, духи, ленточки, а он сидел и рассказывал о своем романе с женой Блока Любой вперемешку с рассуждениями о том, в чем грех плоти и ее святость.