Нити магии

– Лауданум[7] поможет, госпожа, – Нина дрожащей рукой наливает в стакан настойку для Филиппа, потом отмеряет еще десяток капель в ложку и сует ее Дорит. Филипп, давясь, выпивает лауданум, в то время как я срезаю одежду с его туловища, стараясь не рухнуть в обморок от вида крови и вспоротой плоти. Несколько порезов так глубоки, что обнажают то, что, по моему мнению, может быть мышцей.

Я сдираю еще несколько клочьев его одежды и вижу кожу, напоминающую латаное-перелатаное лоскутное одеяло. Царапины и шрамы. Некоторые из них похожи на ожоги и порезы. Некоторые – свежие, только недавно затянувшиеся, другие – старые и выцветшие.

Так много шрамов! Но мне некогда рассматривать их и гадать, откуда они взялись.

– Ты можешь это сделать, Марит, – твердо говорит Хелена. Она подходит и останавливается рядом со мной. Лара протягивает мне иглу и черную нитку, но я не знаю, что мне делать, понятия не имею, как чинить тот хаос, который вижу перед собой. Я моргаю и осторожно пытаюсь сделать несколько стежков, но из ран течет так много крови, что ничего не видно.

Филипп стонет и теряет сознание.

Не знаю, сколько крови может потерять человек и при этом остаться в живых, но сомневаюсь, что намного больше, чем то количество, которое уже потерял Филипп.

Если я быстро не предприму что-нибудь, он умрет. Мои затаенные подозрения относительно его шахт, давняя нелюбовь к Вестергардам за то, что они разрушили мою жизнь, мое недоверие к Филиппу из-за Евы… все это мгновенно всплывает на поверхность моей души. Но достаточно ли этого, чтобы позволить ему умереть у меня на глазах, если я, по крайней мере, могу попытаться предотвратить это?

Кладу иглу на стол и призываю свою магию, чувствуя, как ее холодок покалывает мои пальцы. Я не позволяю себе ни о чем думать – только не сейчас, когда веду ладонью над глубокими порезами на коже живого человека и над плотью, залегающей под нею. Я закрываю глаза и притворяюсь, будто эти раны – всего лишь разрывы в ткани, как на тех портьерах, которые искромсал Брок. Вспоминаю, как касалась пальцами навеса над витриной пекарни Матиеса, желая исцелять разрывы в людях. Мне нужно опять соединить края раны Филиппа, сделать шов, и как только я думаю об этом, то ощущаю, как края пореза начинают стягиваться воедино и срастаться у меня под пальцами.

Я купаюсь в своей магии, щедро изливая ее, и, покончив с самой глубокой раной, перехожу к следующей. Несколько из них выглядят так, будто Филиппа резали и кололи ножом. Я соединяю края трех самых страшных, и, когда заканчиваю с последней из них, мой взгляд случайно падает на руку Филиппа. На кольцо с красным камнем.

И тут, почувствовав между пальцев что-то маленькое и острое, извлекаю этот предмет из бока Филиппа.

«Что это? Пуля? Кусочек шрапнели?»

Да нет, не может быть. Это ведь колотые раны.

Я откладываю мелкий предмет в сторону и с удвоенным вниманием сосредотачиваюсь на сращивании и исцелении раны.

Закончив, я с хриплым вздохом оседаю на стул.

– Ты это сделала, Марит, – говорит Хелена, касаясь моего плеча. – Спасибо, – вид у нее неожиданно делается усталым. Нина проталкивается к нам с повязками и принимается бинтовать раненый бок Филиппа. – Приготовьте для него гостевые покои, – приказывает Хелена остальным. – Он останется у нас, пока не поправится. И… – Голос ее срывается, и она изо всех сил стискивает зубы. Ее темные глаза полны скорби. – Кто-нибудь должен съездить за коронером.

Брок стоит в дверях черной тенью на фоне белого снега, а потом вваливается в кухню, прижимая к груди тело сестры.

Айви тоже вся в крови. Ее светлая коса и мертвенно-бледные руки с безжизненными пальцами бессильно свисают вниз.

Эти пальцы, создавшие пресс-папье, глаза, смотревшие на меня, доброта, расцветшая под давлением… все это задуто в один миг, словно огонек свечи.

Я откидываюсь на спинку стула, переводя дыхание, и Лара присаживается на корточки передо мной, протягивая тазик с теплой водой. Я неистово соскребаю с рук кровь Филиппа, пока моя кожа не становится красной и шершавой, а ощущение магии не уходит прочь. Быстро поворачиваю запястья и по привычке осматриваю их.

Ни следа Фирна. Я испускаю глубокий, судорожный вздох облегчения.

Но когда поднимаю глаза, Ева смотрит на меня.

Я почти забыла, что она здесь. Что она сидит на корточках у стены и смотрит, как я применяю магию – магию, которой у меня, по моим утверждениям, нет. Лицо Евы тускнеет, словно солнце, заходящее за тучу, по мере того, как на нее снисходит понимание случившегося. На нем сменяют друг друга разные оттенки мрачности: ужас, гнев, разочарование, неверие. Но последней на ее лице отражается печаль.

Словно она увидела, как неизгладимое пятно ложится на что-то драгоценное, расползается во все стороны, что теперь даже и не вспомнить, какой эта вещь была когда-то. И остается лишь выбросить ее.

* * *