Ницше

Человеческое тело, в котором снова оживает и воплощается как самое отдаленное, так и самое ближайшее прошлое всего органического развития, через которое как бы бесшумно протекает огромный поток, далеко разливаясь за его пределы, — это тело есть идея более поразительная, чем старая «душа».

Декарт, упреждая современных аналитиков, мечтал о создании нового языка философии, lingua universalis, способного упорядочить и логически исчислить все философские проблемы. Уместно напомнить, что все попытки такого рода, как то: в математике — Гильберта, в физике — Эйнштейна, в философии — Рассела, потерпели поражение. Жизнь оказалась шире сознания, Ницше оказался глубже Декарта.

Ницше не иррационалист, но антирационалист, восставший против рационалистической механизации жизни и человека. Пафос его антирационализма направлен против строгой механики картезианских машин. Телесность и жизненность, эти важнейшие категории философии Ницше, даже не биологичны, но символичны, мифологичны, культурно обусловлены: «Идеальная телесность выступает у Ницше в роли вездесущего посредника между возможными биологическими, психофизиологическими и культурно-историческими процессами…»

Идея Ницше, согласно которой многообразие жизни не вписывается в логические схемы, нигде не проявилась с такой наглядностью, как в стране «торжества разума». Разгул стихии во все времена не обходил Россию; «непрерывной цепи иррациональных событий современной истории нашего общества не видно конца».

Философия жизни в принципе не может быть всецело рационалистической: хаос, непредсказуемость, случайность, безрассудность, страдание, боль, судьба, смерть — такие же компоненты жизни, как порядок, гармония, красота, причинность. Философская мудрость, адекватная жизненности, не может быть рациональной: правда жизни — не только ее торжество, но и ее трагедия.

Ницше отрицал рассудочно-механистическое мышление как не соответствующее жизненной реальности. Жизнь — стихия, подчиняющаяся разве что воле к жизни, воле к могуществу жизни. Философия жизни — интуиции, схватывающие вечную игру этой стихии.

Идея становления, экстатический язык, переоценка ценностей необходимы Ницше для создания нового образа мира — зыбкого, неустойчивого, меняющегося, активного, вечно обновляемого, становящегося. Философским системам-монументам, творящим идолов для поклонения, Ницше противопоставляет вечную иррадиацию жизни и мысли, которые, конечно, могут повторяться, но не должны препятствовать новой жизни и мысли, ибо монументальная философия, мысль, ставшая монументом, суть то, что сказано, — памятники на мемориальном кладбище духа. Монумент — не идеал философского знания, но знак того, что все, в том числе знание, — смертно…

Ницше притягателен именно незаданностью, многообразием, парадоксами. «Секрет книг Ницше в том, что сколько бы к ним ни возвращался, впечатление каждый раз будет иное».

Антигегельянство Ницше — прямое следствие его негативного отношения к рационализму и историческому детерминизму. Формула «Все действительное разумно» втискивала человеческую историю и человеческую жизнь в жалкие рамки рассудочности навязанных жизни понятий и дихотомий. Всё действительное жизненно, а не разумно, всё действительное подчинено воле к могуществу — такова ницшеанская перелицовка Гегеля, «переоценка всех ценностей». Естественно, исторический финализм Гегеля был чужд Ницше: не «конец истории», а открытость «исторических горизонтов», не движение к абсолютной идее, но вечная смена идей…

Ницше принадлежит основополагающая мысль о связи знания и веры: познание сводится к поиску постоянных свойств вещей и к вере в то, что таковые существуют. Постоянство в вере спасительно для человека, вот почему он принимает это постоянство за свойство самих вещей. Процесс познания, собственно, в том и заключается, что мы возводим условия сохранения нашего существования в объективные свойства Вселенной.