Ницше

Ницше всегда ставил жизнь выше познания, инстинкт выше рассудка. Знание — одна из иллюзий, убежище человека от жизненных бездн. Творчество, стихийность, дионисийское начало не могут стать «актами познания», выверенными по часам и метрам. Творчество — синоним жизни, стихия жизни. Идя по стопам «теоретического человека», человек реальный попадает в плен созданных им самим схем и моделей, оказывается подвластным «богу машин и плавильных тиглей», впадает в машинобожие. «Механическим богом» такого человека оказывается не только техника, но идея, идеология, диктатура, власть. Такой человек начинает верить в «светлое будущее», «земное счастье для всех», «достоинство человека труда». Человек впадает в худшее из рабств — становится рабом идей, химер, утопий.

Заповедь «Не сотвори себе кумира» относится прежде всего к рассудку, обесчеловеченному знанию, «объективной» науке. Отвергнув мифологию, «субъективность», витальность, наука и просвещение сковали жизнь и обессилили ее: «Жизнь больна от этой смеси зубчатых колес и механизмов, от безличия работника и ложной экономии разделения труда».

Вот почему не доказательство, а внушение полагает он в основу своего метода. Вот почему на творчестве, а вовсе не на теории знания базирует он свою систему… Вот почему говорит он не столько логикой, сколько образом.

Ницше — до Пуанкаре, Полани и Фейерабенда — понял, что любая наука мифологична, парадигмальна, личностна, пристрастна, ответственна, конкурентна, альтернативна. Наука — древо, древо цветущее, плодоносящее, но — выбрасывающее все новые и новые ветви на мощном природном стволе.

Ницше изжил в себе мысли греческих физиков: утопал в беспредельном, сгорая в огне Гераклита, был Фениксом он; повернувшись назад сквозь огонь, он увидел старинное Зороастрово солнце; и спел о нем песню; но с холодом развития мыслей Сократа, Платона и Аристотеля был он едва ли знаком изнутри; его миссия велика: философию вывести сызнова из глубин познающего духа; перевернуть ось истории, превративши ее в биографию состояний сознаний. Наоборот: биографию вытянуть вдоль истории, подчиняя историю индивидуальному ритму; так в новом пробеге истории, погруженной в себя, он дошел до Сократа: Сократ ему чужд, а трагедии крепнущей мысли ему кажутся мертвыми; всё отличие Ницше от нас в том, что мы созерцаем пассивно историю мысли и бесконтрольно глотаем градацию положений ее; Ницше выявил мускулы до-сократической мысли…

Для Ницше важно не знание истины, но пребывание в ней, не абстракция истины, а личность в событии. Истина — не то, что вне, но то, что внутри нас. Несколько переиначивая слова самого Ницше, можно сказать, что вокруг человека всё становится «миром». Не истина-отношение, не истина о чем-то, но организация мира «вокруг человека», творение человеком смысла бытия. Истина полезна, истина прагматична, истина целесообразна: «Истинно — это, в общем, не более как то, что целесообразно для человечества».

Педагогические идеи Ницше — не натаскивать, не вдалбливать догмы, но учить мыслить самостоятельно, не цепляться за старые истины, но стремиться к истинам новым. «…Первое условие воспитания — хороший воспитатель — встречается в Германии как исключение — в этом и заключается главная причина упадка немецкой культуры».

В публичных лекциях «О будущности наших учебных заведений», прочитанных Ницше в Базеле в начале 1872 года, рефреном звучала мысль о необходимости воспитания главной общественной силы — элиты, аристократов духа. Всеобщее образование, — говорил Ницше, — это пролог коммунизма. Ницше фактически предвосхитил идею «образованщины» — «плодов просвещения» в виде Шариковых. Следует честно и прямо признать необходимость классического образования и прагматического обучения в реальных школах, прививающих полезные знания, но не претендующих на высшее, элитарное.