…Из этого понимания [необходимо] заново осмыслить метафизику Ницше как следующую простой траектории новоевропейской метафизики, вместо того чтобы делать из нее литературный феномен, более горячащий, чем прочищающий головы, сбивающий с толку, а то и пугающий. В конце концов, ницшевское пристрастие к творцам выдает, что Ницше мыслит лишь по-новоевропейски, идя от гения и гениальности, и одновременно в технической колее, идя от результативности. В понятии воли к власти обе конститутивные «ценности» (истина и искусство) суть лишь перифразы для «техники» — в сущностном смысле планирующе-рассчитывающего обеспечения результата — и для творчества «творческих личностей», которые, поднимаясь над данностью жизни, снабжают жизнь новым стимулятором и обеспечивают функционирование культуры.
Именно Ницше принадлежит получающая все большее распространение идея синтеза науки и мифа, логики и мудрости: наука будущего — соединение дискурсивного мышления с художественным видением мира, синтез, который позволит перевести знание на более высокий уровень развития.
Дон Жуан познания
Змея, которая не может сменить кожу, погибает. Так же и дух, которому не дают сменить убеждения…
Ницше довольно рано преодолел традиционную для философии Просвещения утопию создания «вечных истин», рано понял, что единственно существующая «вечность» — это вечное течение мирового процесса.
Молодой Ницше искал вечное в текущем, зрелый текущее объявил вечным — отсюда идея «вечного возвращения». Метафизическое утешение не по ту, а по сю сторону мироздания, не в абсолютном, а в изменчивом. Но, чтобы принять эту мысль как утешение, необходимо изменить воззрения на жизнь, необходимо переоценить ценности, отречься от старой метафизики и морали.
Е. Трубецкой: