Фундаментальное сообщничество воли к ничто и реактивных сил состоит в том, что именно воля к ничто обеспечивает триумф реактивных сил. Когда, под воздействием воли к ничто, жизнь как всеобщее становится нереальной, – жизнь как частное становится реактивной. В одно и то же время жизнь, взятая во всех ее проявлениях, становится ирреальной, а рассмотренная в частности – реактивной. В своем деле отрицания жизни воля к ничто, с одной стороны, допускает реактивную жизнь, а с другой – непосредственно нуждается в ней. Допуская ее как состояние жизни, близкое к нулю, она нуждается в ней как в средстве приведения жизни к самоотрицанию, к самопротиворечию. Именно поэтому у победы реактивных сил есть свидетель и, хуже того, руководитель. Однако наступает момент, когда торжествующие реактивные силы начинают с трудом переносить этого руководителя и этого свидетеля. Они жаждут восторжествовать одни, они не хотят больше быть никому обязанными своим триумфом. Возможно, их страшит наличие неясной цели, которой, посредством их собственной победы, достигает сама воля к власти; возможно, они боятся, что эта воля к власти обратится против них и, в свою очередь, уничтожит их самих. Реактивная жизнь разрывает союз с негативной волей, она хочет царствовать единолично. Именно так проецируют свой образ реактивные силы, но на этот раз – чтобы занять место воли, которая их вела. К чему же они придут, двигаясь по этому пути? Скорее всего, отнюдь не к «воле», так как воля эта еще слишком могуча, слишком исполнена жизни. Скорее – к нашим косным стадам, чем к нашему пастуху, заведшему нас так далеко. Скорее – к одним только нашим силам, чем к воле, которая нам больше не нужна. К чему приходят реактивные силы? Скорее всего, к собственному пассивному угасанию! «Реактивный нигилизм» некоторым образом продолжает «негативный нигилизм»: торжествуя, реактивные силы занимают место той власти отрицания, что вела их к триумфу. Но «пассивный нигилизм» является предельным завершением реактивного нигилизма; его принцип – скорее пассивно угасать, чем быть ведомым внешней силой.
Эту историю можно рассказать иначе. Бог мертв, но от чего он умер? Он умер от сострадания, говорит Ницше. Иногда эта смерть представляется результатом несчастного случая: старый и утомленный, уставший от воли, Бог «в конце концов задохнулся от своего слишком большого сострадания» [452]. Иногда эта смерть – результат преступного акта: «Его сострадание не знало стыда. Он проникал в мои самые мерзкие углы. Ему следовало умереть, этому любопытнейшему из любопытных, этому бестактному, этому милосердному. Он постоянно видел меня; я хотел отомстить такому свидетелю или покончить с жизнью самому. Бог, видевший всё, даже человека, – этот Бог должен был умереть! Человек не выносит того, что такой свидетель жив» [453]. – Что такое сострадание? Терпимость к состояниям жизни, близким к нулю. Сострадание – это любовь к жизни, но к жизни слабой, больной, реактивной. Воинствующее, оно провозглашает окончательную победу убогих, страдающих, бессильных, малых. Божественное, оно дарует им эту победу. Кто испытывает сострадание? Как раз тот, кто допускает исключительно реактивную жизнь, кто нуждается в этой жизни и в этом триумфе, кто воздвигает свои храмы на топкой почве подобной жизни. Тот, кто ненавидит в жизни всё активное, кто пользуется жизнью для отрицания и обесценивания жизни, чтобы противопоставить ее самой себе. В символизме Ницше сострадание всегда означает комплекс воли к ничто и реактивных сил, сродство первой и вторых, терпимость первой ко вторым. «Сострадание есть практика нигилизма <…> Сострадание склоняет на сторону ничто! Слóва „ничто“ не произносят, его заменяют такими словами, как „потустороннее“, или „Бог“, или „истинная жизнь“; или же – „нирвана“, „спасение“, „блаженство“. Эта невинная риторика, возвращающая в область религиозной и моральной идиосинкразии, покажется гораздо менее невинной, как только поймут, какая тенденция рядится здесь в мантию возвышенных слов: враждебность к жизни» [454]. Сострадание к реактивной жизни во имя высших ценностей, сострадание Бога к реактивному человеку: мы угадываем волю, скрывающуюся в этом способе любви к жизни, в этом Боге милосердия, в этих высших ценностях.