Ницше и философия

Чтобы понять природу этого изобретения, необходимо оценить значимость более общей проблемы: в чем смысл боли? От этого полностью зависит смысл существования; существование имеет некий смысл в той мере, в которой имеет смысл боль в самом существовании [398]. Но боль – это та или иная реакция. Может показаться, что ее единственный смысл – в способности превращать эту реакцию в деятельную или, по крайней мере, локализовать, изолировать ее след, чтобы избежать любого ее распространения до возможности реагировать вновь. Активный смысл боли, следовательно, проявляется как внешний смысл. Чтобы судить о боли с активной точки зрения, необходимо поддерживать ее экстериорность. Для этого нужно настоящее искусство, искусство господ. У господ есть один секрет. Они знают, что у боли всего один смысл: доставлять наслаждение кому-то, кто ее причиняет или созерцает. Если активный человек способен не принимать всерьез собственную боль, то именно потому, что всегда воображает кого-то, кому она доставляет наслаждение. Подобное представление не просто так появляется в вере в активных богов, населяющих греческий мир: «Любое зло оправдано с того момента, как некий бог наслаждается его видом <…> Каков был в конечном счете смысл Троянской войны и прочих трагических ужасов? Это, несомненно, были игрища, предназначенные для того, чтобы радовать взоры богов» [399]. Сегодня мы склонны приводить боль в качестве аргумента против существования; но эта аргументация свидетельствует о том образе мысли, который нам столь дорог, – реактивном. Мы становимся не только на точку зрения того, кто страдает, но и на точку зрения человека ресентимента, который больше не осуществляет деятельных реакций. Мы должны понять, что активный смысл боли проявляется в других перспективах: боль – не аргумент против жизни, а, напротив, возбудитель стремления к жизни, «приманка, влекущая к жизни», довод в ее пользу. Наблюдать за страданием или же причинять его – это структура жизни как жизни активной, активное проявление жизни. Боль имеет непосредственный смысл, который свидетельствует в пользу жизни: «Наша деликатность или, скорее, наше лицемерие <…> противится тому, чтобы во всю мощь представить себе, до какой степени жестокость составляла преимущественное веселье древнего человечества и входила как составная часть почти во всякое его удовольствие <…> Без жестокости нет веселья – вот чему учит нас древнейшая и продолжительнейшая история человека. И наказание тоже содержит черты праздника» [400]. Таков вклад Ницше в следующую сугубо спиритуалистическую проблему: в чем смысл боли и страдания?

Тем большее восхищение вызывает это удивительное изобретение нечистой совести – новый смысл страдания, внутренний смысл. Речь уже не о том, чтобы задействовать свою боль, и не о том, чтобы судить о ней с активной точки зрения. Напротив, налицо попытка заглушить боль страстью. «Одна из наиболее диких страстей»: боль делают следствием вины и средством спасения; от боли исцеляются, производя еще больше боли, еще более интериоризируя ее; забываются, то есть исцеляются от боли, заражая рану [401]. Уже в Рождении трагедии Ницше формулирует важнейшую мысль: трагедия умирает в тот самый момент, когда драма становится внутренним конфликтом, а страдание интериоризируется. Но кто изобретает внутренний смысл боли и кому он нужен?

10. Развитие нечистой совести: христианский священник