Нюансеры

— Всюду стало веселей…

— Всех один зажег порыв, все живут наперерыв! Вы полагаете, я отдам жене роль эльфа?

— Эльфа?

— «Букке, бокке, хейса, хву!» Так начинается монолог эльфа.

Анна Ивановна вздрогнула:

— Я не знаю. Я просто услышала. Услышала и повторила.

И попросила, зардевшись:

— Маменька, налейте мне водки. Сил нет…

«Это не просто совпадение, — размышлял Алексеев, пока Неонила Прокофьевна наливала дочери из графина. — Я готов признать, что она произнесла текст, который ещё минуту назад был для неё тайной за семью печатями. Но эльф? В этом есть логика, железная логика. Фею я не могу отдать Марусе, у неё для феи нет данных. Фею я отдам Андреевой, она сыграет наилучшим образом… Маруся будет ревновать. Андреева тайком влюблена в меня. Конечно, Маруся будет ревновать, ревновать бешено, люто, и если я отдам ей роль жены литейщика — “не понимает стремления мужа к вершинам, считает его неудовлетворённость блажью…” — это выйдет оскорбление, пощёчина, плевок в лицо. Быт и будни, кандалы на ногах гения. Такой толстый намёк поймёт даже сосновый чурбан. Значит, не фея и не жена. Значит, эльф — роль яркая, выигрышная, хотя и копеечная. И объяснение есть: спектакль важнее личных отношений или пристрастий… Какой спектакль, безумец? Какое объяснение?! Нет, с театром покончено».

«И все-таки: как приживалки это делают? Как это делала Заикина?!»

— Браво! — он захлопал в ладоши. — Разрешите сказать тост? Я хотел бы выпить за вас, драгоценная Анна Ивановна. За ваш талант, за павшее знамя Заикиной, которое вы подняли и понесли дальше! Всего вам наилучшего!

Выпили. Закусили.

— Знамя, — тихо произнесла Анна Ивановна после минуты молчания, посвящённой жаркому с кашей. — У меня не знамя: так, флажок. Елизавета Петровна, вот кто чудеса творили. И при жизни могли, и после смерти не разучились.

— В каком смысле? — не понял Алексеев. — После чьей смерти? Своей, что ли?

— Правнука у ней убили, у матушки, — вмешалась Неонила Прокофьевна, ещё больше запутывая ситуацию. — Иосифа Кондратьевича, банковского служащего. При ограблении Волжско-Камского, на днях. Небось, слыхали?

— Н-нет…

— Из револьверта застрелили. Елизавета Петровна как в воду глядели. «Оську, — плакали, — жалко, Осеньку. Пропадёт без меня…» Вот и пропал, как обещалось. Святая были Елизавета Петровна, истинная прозрительница. Заранее подготовились, при жизни. Так и предупредили: готовлюсь, мол, как умею.

— К чему? К чему она готовилась?

Приживалки не ответили.

— К смерти правнука?!

Мать с дочерью переглянулись — и как воды в рот набрали.

4 «Тро-ога-а-ай!»

— Поторопитесь!

Сквозь злую кипень метели проступила туша многоглавого чудовища. Горели два жёлтых глаза. Монстр то и дело моргал: косо летящие хлопья снега перечёркивали то один, то другой глаз.

— Дилижанс отправляется!

Головы чудовища принадлежали тройке лошадей. Вьюга изо всех сил старалась превратить животных в белых медведей. Лошади прядали ушами, фыркали, извергали из ноздрей густые клубы пара. Два глаза — передние фонари дилижанса — надвинулись, высветили корпус, грубо выкрашенный тёмно-синей краской, полуторааршинные колёса, распахнутую дверцу, где исчезала филейная часть пассажира.

В пяти саженях сквозь пургу едва проступали тёмные силуэты верховых сопровождения — жандармов или казаков, не разберёшь.

— Посадка закончена! Дилижанс отправляется!

— Стойте!

Оскальзываясь, Миша подбежал к усатому кондуктору в синей, под цвет дилижанса, шинели и высокой форменной фуражке с красным околышем. Выхватил из-за пазухи билет, как выхватывают револьвер. Бумага едва не порвалась.

— Едва успели, милсдарь. Прошу внутрь, и поскорее.

Клёст не заставил просить дважды. Все места были заняты, ему досталось последнее, на откидном сиденье, крепившемся к дверце изнутри. Ну да, второй класс. Жёсткие скамейки первого мало чем превосходили второй в удобстве, зато были куда безопаснее: случалось, дверцы дилижансов распахивались на ходу, и незадачливые пассажиры второго класса вываливались на дорогу.

— Крюк видите?

— Вижу. Я не в первый раз езжу, знаю, что к чему.

— Моя первейшая обязанность, милсдарь, вас просветить.

— Проинструктировать.

Кондуктор с раздражением поджал губы:

— Как закрою дверь, крюк сразу вставьте в петлю. Дверь, значит, на запор. Отпирать только на остановках!

— Понял, так и сделаю.

Кондуктор захлопнул дверцу, и Клёст поспешил вставить в петлю фиксирующий крюк. Проверил, хорошо ли тот сидит. Снаружи дверь пару раз дёрнули: кондуктор желал удостовериться, что пассажир в должной мере «просветился». Миша нащупал гладкую, надраенную сотнями ладоней латунную ручку, откинул сиденье, уселся, пристроив на коленях саквояж.

Вроде, порядок.

Ответом ему снаружи донеслось протяжное:

— Тро-ога-а-ай!

Дилижанс дёрнулся, его качнуло баркасом на волне, Клёст ухватился за ручку, монстр тронулся с места и, набирая невеликую свою скорость, покатил в ночь.

Глава седьмая «КОГО ХОРОНИМ, КОМУ СЛАВУ ПОЁМ?!»

1 «Пойдём отсюда скорее!»