Нюансеры

Проклятье! На стоянку дилижансов Миша отправился прямиком из трактира, куда зашёл отобедать после аптеки. Расписал как по нотам: выезд завтра утром, куплю билет заранее, чтобы не опростоволоситься, как с поездом, вернусь к Монне, высплюсь… Выспался, дурья башка?! До отправления час, а саквояж — в гостинице!

Он пулей вылетел наружу, забыв застегнуть пальто.

х х х

Метель ослепила, хлестнула по лицу россыпью жгучих игл, едва не вырвала из рук билет. Сквозь мглистую завирюху Клёст чудом разглядел сани — извозчик уже разворачивал лошадь, намереваясь уезжать. Миша бросился наперерез: «Стой! Стой!» Ветер рвал крик с губ, уносил прочь, набивал рот снегом вместо слов. Клёст закашлялся — и чуть не рухнул под полозья.

В последний миг он успел уцепиться за край саней.

— Жить надоело?!

— В гостиницу! К Монне!

— Не, не поеду…

— Плачу̀ вдвое! Туда и обратно!

— Так бы сразу и сказали! Домчу мигом!

Уже в санях, укутавшись в облезлую меховую полость, Клёст спрятал билет за пазуху, застегнулся. Лошадь упрямилась, не желая ускорять шаг, но извозчик взялся за кнут, и сани понеслись быстрее, лихо подлетая на ухабах — так, что желудок подступал к горлу, а сердце замирало в груди.

«Успею!»

«Ага, успеешь, а саквояжик-то — тю-тю!»

Тю-юу-у-у! Тю-юу-у-у! — издевательски выл ветер. Пока ехали, Миша весь извёлся, то и дело поглядывал на часы. Сумерки налились ваксой, часовые стрелки плясали, их удавалось рассмотреть, лишь когда сани проезжали мимо редких фонарей.

— Приехали, ваше благородие!

— Жди здесь, я быстро.

Он ввалился в гостиницу в облаке морозного пара, роняя с ботинок хлопья снега на вытертую дорожку.

— Ключ! И свечу.

Ключ служитель искал нестерпимо долго. С той же убийственной медлительностью он разжигал свечу. Миша нутром чувствовал, как секунда за секундой проваливаются в кишки, копошатся там кублом червей.

Замо̀к открылся со второй попытки.

Саквояж!

Саквояж был на месте — в дальнем углу за приземистым кривоногим комодом. Лучше в номере не спрятать. Серьёзный вор за минуту отыщет, но шелупонь вроде той, что Клёст на дело собрал, может и не заметить. На комоде лежала мятая подушка в линялой голубой наволочке — в точности так, как Миша оставлял. Похоже, никто в апартаментах не шарил. Хотя… Клёст раскрыл саквояж, едва не сломав защёлку. И тут всё в ажуре, купюры и пачки плотно уложены торцами кверху.

Ничего не пропало.

Миша утёр испарину со лба. Облегчения он не испытал. Ныла подбитая скула, мёрзли уши, всё тело ломило, словно Клёст полно̀чи таскал ящики с чугунными чушками — был в его биографии и такой эпизод. За ящиками скрывалась хлипкая задняя дверь в помещение заводской кассы. До кассы Миша в итоге добрался, но куш оказался невелик, после чего Клёст и решил вплотную заняться «банковскими делами».

До отправления дилижанса оставалось полчаса.

3 «К чему она готовилась?»

— Ваше гадание, Анна Ивановна, выше всяческих похвал. И все-таки отмечу, что кое-что на мой взгляд было лишним. Так, пустяк, но он выбивался из общего строя.

— Я душевно извиняюсь, — дочь молчала как рыба, зато мамаша, выпив рюмочку, сделалась чрезвычайно словоохотливой. — Что же именно?

— Карты.

— Карты? Я душевно…

— Извиняюсь, — подсказал Алексеев. — Вы извиняетесь так душевно, что я готов слушать ваши извинения часами, словно арию Аиды.

И напел с большим чувством:

Вернись с победой к нам!
В моих устах преступно это слово…

Иронии мамаша не уловила:

— Ой, благодарствую! Вот сразу видно: человек с образованием, тонкая натура! Знает, как угодить женщине… Вернись с победой к нам!

И Неонила Прокофьевна вернулась — если не с победой, то к теме разговора:

— Да что вы такое говорите? Как же карты могут быть лишними при гадании?

— Сам удивляюсь. Я бы даже сказал: душевно удивляюсь.

Ужинали в столовой. Это слегка удивило Алексеева, решившего было, что ужин в кухне — заикинская традиция, не имеющая разумного объяснения. Но по здравому размышлению он пришел к выводу, что деньги творят чудеса. Вероятно, если бы он сразу по приезду дал мамаше, к примеру, десять рублей — жареной картошкой его кормили бы в месте, отведенном для трапез, а не для готовки.

Анна Ивановна выглядела бледной тенью самой себя. Алексееву она напомнила его жену — не столько внешностью, лишенной обаяния, свойственного Марусе, сколько общей утомлённостью, упадком сил, читавшимся и в позе, и в восковой, застывшей неподвижности черт. В такие минуты человек отсутствует, даже если сидит за столом напротив тебя и вяло ковыряется в тарелке.