Нюансеры

Елизаветинский институт благородных девиц. Первоначально — Московский Дом Трудолюбия. Закон Божий. Русский, французский, немецкий языки. Математика, история, география. Музыка, пение, танцы. В перспективе — должность гувернантки.

Утренник. Концерт для гостей. Евлалия поёт.

Ей повезло — в её жизни случился Николай Рубинштейн. А может, не повезло — гувернанткой жила бы дольше.

Директор Московской консерватории, волшебник Рубинштейн мановением дирижёрской палочки превращает Евлалию Кадмину в студентку по классу вокала. В числе учителей — Петр Чайковский. Специально для Кадминой он напишет отдельную партию в «Снегурочке». Снегурочка? Нет, Лель, Орфей берендеева царства. Мужская роль? Для юной певицы?!

Меццо-сопрано[49]. Не голос, бархат. Публика в восхищении.

Смерть отца. Нет средств.

Рубинштейн выбивает стипендию.

Мужские роли преследуют Кадмину. Дебютирует она очередным Орфеем — настоящим, древнегреческим, из оперы Глюка «Орфей и Эвридика». Ваня в опере Глинки «Жизнь за царя». Замены итальянских примадонн, изволивших заболеть невпопад. Случается, поёт не своим голосом, поднимаясь от меццо-сопрано к сопрано.

Большой театр.

Скандалы. Истерики. Болезненная реакция на критику. Кричит на статистов. Избила зонтиком репортёра. Прекрасна. Несносна. Вспыльчива.

Дирекция театра в бешенстве.

Контракт с Большим театром решено не продлевать. Кадмина переезжает в Санкт-Петербург, поёт в Мариинском театре. Снова мужской рок — партия Ратмира в «Руслане и Людмиле». Боярыня Морозова в «Опричнике».

Критики ворчат: голос-де слабоват.

Критикам возражает Чайковский:

«Кадмина обладает редкою в современных певцах способностью модулировать голосом, придавать ему, смотря по внутреннему значению исполняемого, тот или другой тон, то или другое выражение. Этою способностью она пользуется с тем артистическим чутьем, которое составляет самый драгоценный атрибут её симпатичного таланта».

Критики — ладно. Сумашедшая Евлалия не простит Чайковскому этой похвалы. «Симпатичный талант»?! Не восхитительный, ошеломляющий, потрясающий? Просто симпатичный?! Талант, не гений?!

Прочь из Мариинки!

Италия. Отъезд инкогнито.

Турин, Неаполь, Милан, Флоренция. Голос забирается всё выше и выше. Партии сопрано, одна за другой. Оглушительный успех. Поклонники. Любовники. Болезнь. Молодой врач Эрнесто Фальконе.

Свадьба.

Милан? Петербург? Москва?

Нет, Киев.

Пятнадцать выходов на аплодисменты в «Аиде». Триумф Маргариты в «Фаусте». Происки конкуренток. Подкуп прессы. Освистывание. Бешенство. Чёрная меланхолия. Припадки ярости. Ревность мужа. Скандал за скандалом. Рукоприкладство. Эрнесто Фальконе возвращается в Италию. Евлалия Кадмина тоже не останется в Киеве.

Москва? Флоренция? Петербург?!

Нет, губернский город Х.

Антрепренёр вспоминает:

«Пела Селику в “Африканке”. Среди спектакля её чем-то рассердили. Зеркало в уборной — вдребезги. Один башмак в лицо горничной, другой — в меня. Шубу на плечи… Как была, босиком в трико, вон из театра! Я за нею в одном сюртуке: “Евлалия Павловна! Голубушка! Хоть оперу-то допойте, ангельчик…” Она через площадь бегом к себе в гостиницу. И я бегу: “Просту̀дитесь! Пожалейте не себя, так меня! Как я буду кончать сезон, если вы заболеете?” Не слушает. Только кричит: “Неуважение! Ко мне! К Кадминой! Черти! Дьяволы!” Вбежала в номер — прямо к камину, ноги чуть не в самый огонь сунула. Я бух на колени: “Вернитесь, допойте!” “Вон”, — кричит. Грожусь: “Я оштрафую”. “Сделайте одолжение”, — кричит. “Я контракт разорву!” Контракт? Трах! — только клочья полетели…»

Один сезон, и Кадмина теряет голос. Увлечение несвойственным ей сопрано делает своё чёрное дело. Голосовые связки не выдерживают нагрузки. Сумасшедшая Евлалия переходит из оперного в драматический театр.