Нюансеры

— Значит, так, любезные мои…

Заикина любовалась чашечкой истово, не отводя взгляда. Словно знала, что больше не увидит ни чашечку, ни сервиз, ни света белого. Лицо гадалки сделалось серьёзным: дальше некуда. С таким лицом Клеопатру играть — вот корзинка, в корзинке аспид, и срок пришёл класть змею на молодую грудь.

— Слушайте мою последнюю волю. Слушайте, запоминайте, исполняйте. Не исполните — из могилы вернусь. Зубами загрызу, кровь выпью. Вы меня знаете…

Приживалки знали. Слушали, запоминали.

— Ой, матушка, — захлебнулась старшая. — А с нами-то что будет?

— Исполните — всё будет хорошо. Не обижу вас, пустомель.

— Ну да, ну да, — бормотала старшая. — Всё хорошо, лучше лучшего.

Было слышно: не верит. Боится. А больше того боится возразить, пойти поперек.

— Каким макаром Оська богу душу отдаст, того я не знаю. Знаю лишь, что не своей смертью парень умрёт. Убьют его, верней всего, застрелят. Убийцу я тоже не знаю. Вижу смутно, не разглядеть. Ничего, мне хватит. С того света дотянусь, возьму за кадык…

Приживалки тряслись. Языки заледенели.

— В мести моей подмога — Ашот, Лёвка да Любка Радченко. Меня не будет, они возьмутся.

— Врагиня, — напомнила Неонила Прокофьевна. — Любка-то Радченко — врагиня ваша. Возьмётся ли?

Заикина нехорошо засмеялась:

— Врагиня — то ладно, то между нами. А в последней просьбе Любка не откажет. Таких, как мы, мало, мы друг дружке последняя опора. На могилу мою плюнет, а дело сделает. Мне ли в Любке сомневаться, если она за Евлалию со мной в спор вступила?! Короче, Ашот, Лёвка да Любка. Ну, и с вас, куриц, спрос будет…

— Да каков же с нас-то спрос, матушка? С нас он невелик…

— Квартиру эту завещаю я одному человеку. Позже на бумажке всё вам напишу, а то забудете, дуры куропятые! Он приедет, тут поселится. Запоминайте, это важно: должен он тут поселиться и какое-то время пожить. Надо, чтобы здесь ему было хорошо, тепло, уютно. Уразумели?

— Квартиру? А мы ж куда?

— Сказала: не обижу. Моё слово — золото. Поселится в квартире этот человек, будет работать мебелью. Без него месть не сладится, нет. А вы его ублажайте, ходите за ним, как за мной. Нет, лучше! Пылинки с него сдувайте, ясно?! Исполните моё веление, и у вас все наладится. Заживёте мирком да ладком…

— Мирком, — кивала Неонила Прокофьевна. — Ладком. То-то славно будет!

Лицо приживалки коверкали тайные думы. Актриса из неё была скверная: всё наружу, нараспашку, чересчур. Хорошо, что Заикина думала о своём, тревожилась. Иначе приметила бы. А приметив, не простила бы.

х х х

Костюмерная смыкалась коконом, откуда вот-вот должна была выпорхнуть бабочка. Алексеев и Радченко едва ли не касались друг друга коленями. Если их и разделяло что-то, так это камзол на полу.

— Мебель, — повторил Алексеев. — Дверцы.

— Да.

— У всякой мебели открываются дверцы?

— Нет. Надо иметь способности к нюансерству, тогда двери откроются.

— Как у меня?

— Выходит, что так.

— Я мебель. Я живу на квартире. Меня двигают по городу, создавая необходимые мизансцены. Газеты в конторе — это тоже были нюансы?

— Да. Вы — мебель, газеты — бутафория.

— А где-то там гибнет убийца правнука Заикиной?

— Не думаю, что гибнет. Погружается в холодный мир. Теряет удачу, мучится, сходит с ума. Превращается в тварь дрожащую. Заикина не хотела, чтобы он погиб вот так, сразу. Считала это слишком лёгким наказанием. Просила, чтобы шаг за шагом, по этапу, до самых ворот ада. На её месте я бы тоже…

— А если я откажусь работать мебелью? Если уеду сегодня же?!

— Уезжайте. Скатертью дорога!

— Но месть? Ваше обещание Заикиной?!

— Теперь мы обойдёмся и без вас. С вами, не скрою, будет легче, проще, доступней. Но вы были критичны в первые дни. Теперь колесо вертится, мы справимся. А вы что, не желаете зла убийце невинного мальчика? Вору, грабителю?! Подонку мира сего?! Может быть, вы — не просто мебель, а меч Божий? Да вы и так не просто мебель, вы теперь нюансер, один из нас. Скажите, вы отказали бы Заикиной в её предсмертной просьбе?!

Алексеев встал:

— Не знаю. Даже помыслить о таком не могу.

«Нет, — думал он, стыдясь произнесенной лжи. — Нет, я не отказал бы».

В дверях он обернулся:

— Вы правы, Любовь Павловна. Двум режиссёрам нельзя работать над одним спектаклем. Иначе ни тот, ни другой не захочет поставить своё имя на афишу. Нет, в таком подходе нет ничего хорошего.

Глава одиннадцатая «ДА, КЛЁСТ, ИСТИННАЯ ПРАВДА!»

1 «И это въ лучшей части города!.».

— Кто там?

Голос был женским.

— Добрый вечер. Простите, ради Бога, я к Константину Сергеевичу.

— Я душевно извиняюсь… А кто вы такой будете?

Открывать дверь женщина не спешила.

— Барышников Михаил Николаевич. Я в товариществе служу, Константин Сергеевич у нас директорствует…