Нюрнберг

Серватиус недовольно нахмурился. Это был крупный мужчина с коротко стриженной копной серовато-седых волос. Всем своим видом он напоминал не столько судейского деятеля, сколько уверенного в себе мясника, хозяина всеми уважаемой продовольственной лавки. Грубые и тяжелые, собранные в кулаки ладони уверенно упирались в трибуну, округлое одутловатое лицо с маленькими глазками и пористым мясистым носом раскраснелось и было покрыто мелкими бисеринками пота.

Всю сознательную жизнь Серватиус тщательно выстраивал адвокатскую карьеру, делая серьезные успехи. При том, что он так и не вступил в нацистскую партию и демонстративно старался держаться в стороне от политики, Серватиус непостижимым образом оставался на плаву в годы гитлеровского правления, включая военное время, когда, выполняя воинскую обязанность, дослужился до звания майора.

Всем своим тучным телом, обернутым в темную мантию с широкими, повисшими, как крылья гигантской летучей мыши, рукавами, Серватиус подался вперед, будто собирался совершить прыжок.

– Это и есть суть! – выпалил он с апломбом. – Мои подзащитные утверждают, что в 1941 году Советский Союз сосредоточил на своих западных границах огромные силы, чтобы напасть на Германию…

Вокруг были сосредоточенные лица, журналисты что-то лихорадочно записывали в блокноты. Почуяв присутствие Волгина, Нэнси, сидевшая в первом ряду балкона, повернулась к нему: к ее уху был прижат наушник. Рыжеволосая красотка иронично улыбнулась, в упор поглядев на советского офицера. Кажется, ее забавлял такой поворот в ходе слушаний.

– Германское руководство, в числе которого были и мои подзащитные, – продолжал Серватиус, – вынуждено было нанести упреждающий удар и в корне пресечь советскую агрессию.

– Одну минуту, ваша честь! – вскричал Руденко.

Лорд Лоренс вздрогнул. Это было нарушение протокола, а нарушения необходимо пресекать; с другой стороны, советский обвинитель зарекомендовал себя как человек точный и законопослушный, и если он так решительно поднялся с места, у него были на то серьезные основания.

Пока досточтимый глава судейской комиссии размышлял, как реагировать на эскападу представителя СССР, тот уже был на полпути к трибуне. Решительно отодвинув Серватиуса от микрофона, Руденко воздел над головой несколько листков бумаги с неровными, написанными от руки строками.

– Я прошу суд принять письменное свидетельство командующего шестой гитлеровской армией бывшего фельдмаршала Паулюса, который 31 января 1943 года под Сталинградом сдался в плен Красной армии. Это свидетельство написано фельдмаршалом собственноручно и добровольно. В нем говорится…

– Возражаю! – перебил Серватиус, взмахнув руками; крылья мантии властно распахнулись и взлетели перед лицом советского обвинителя. – Категорически возражаю! Суд не должен принимать письменные свидетельства, если свидетель жив и может предстать перед судом. Если вы действительно хотите нас убедить, то предоставьте нам этого мифического свидетеля лично, господин главный обвинитель Руденко.

Он, прищурясь, уставился на своего противника, и на его губах возникла издевательская ухмылка.

На скулах Волгина заиграли желваки. Судебное разбирательство, как и предупреждал Зайцев, приняло неожиданный и очень неприятный оборот. Тех, кто пострадал больше других, теперь пытаются сделать виноватыми.

* * *

– Они совершенно заврались, эти русские! – возмущался американский военный чин, придерживая под локоть немолодую даму приятной наружности. – Фельдмаршал Паулюс геройски погиб под Сталинградом. Это всему миру известно! Протаскивать мертвеца в свидетели – каково, а?

– Зачем это им? – поинтересовалась дама.

– Пытаются доказать, что они не собирались нападать на Европу. Они все время лгут!

Волгин двигался в толпе, стекающей вниз по главной лестнице дворца, рядом с американской парой, не в силах отодвинуться в сторону – слишком плотным был людской поток. Американец удостоил Волгина беглого взгляда, но решил, что вряд ли этот офицер Красной армии понимает, о чем идет речь. Они же наверняка не знают английского языка, эти русские!

Волгину до дрожи хотелось вступить в спор, но он не стал этого делать. В таких случаях всегда лучше выложить на стол доказательства. Разговоры же о неисчислимых жертвах, которые понес Советский Союз в страшной войне, наверняка остались бы для американского чина пустым звуком и предметом для снисходительной усмешки. Поэтому капитан рассудил, что ввязываться в дискуссию ниже его достоинства.

– Советским приходится несладко, – услышал он за спиной. – Да и нам, кто остался, тоже.

Герр Швентке остановился рядом и поглядел на Волгина с нескрываемым сочувствием.

– Тяжелая история, – вздохнул Швентке. – Трудно доказывать свою невиновность. Особенно когда твои доводы никто не хочет слышать…

Волгин не был настроен на то, чтобы развивать неприятную тему. Зато ему пришло в голову другое.

– Герр Швентке, вы говорили, что работаете в городской администрации?

– Именно. Чем могу быть полезен?

– Я ищу брата. Он пропал во время войны, а теперь, кажется, я нашел его след…