Ноа

Минуты тянулись бесконечно. «Вольво» еле полз. Съежившаяся в потайном отделении ящика Дженис заизвивалась, пытаясь избавиться от начинающейся судороги. И тут послышался скрип опускающегося гидроборта и звук открывающихся задних дверей. Таможенник о чем-то говорил с водителем, тон у него был не слишком любезный. Она услышала, как они забрались в фургон. Пограничник стучал по ящикам какой-то палкой, громко зачитывая указания на этикетках. Отношения Дженис с Господом давным-давно зашли в тупик, чтобы не сказать угасли, и все-таки она молча вознесла Ему молитву – только бы этот чертов таможенник убрался восвояси. В голосе водителя не слышалось никаких признаков волнения.

Дженис почувствовала, как капельки пота текут по шее к лопаткам. Ей было жарко, дыхание стало прерывистым, горло сдавило. Сейчас она начнет задыхаться. Усилием воли журналистка заставила себя сохранять неподвижность и спокойствие. Правую ногу свело так сильно, что боль была почти невыносимой.

Она мысленно перенеслась в свой сад в районе Флорентин, представила, как пьет там чай под золотыми лучами солнца.

Скрип подошв: таможенник двигался к ящику с «Двумя женщинами» Касюлиса. Дженис сжала кулаки и попыталась воскресить последний вечер в Тель-Авиве, когда они с Давидом устроили обход баров. По случаю отъезда она здорово перебрала и заплатила за это утром, но сейчас отдала бы все, чтобы снова оказаться там. Она закрыла глаза и представила редакцию «Гаарец», где жизнь всегда била ключом. Мысленно повторила имена всех коллег, даже тех, которых недолюбливала. Наконец голоса водителя и таможенника стали удаляться. Стук дверей, звук поднимающегося гидроборта. Фургон тронулся. Дженис уперлась в стенку, чтобы не потерять равновесие. Они проехали всего пару километров, и тут вдруг ей стало так жарко, слишком жарко, стенки сдвинулись и ящик стал совсем маленьким. Ей казалось, что она умирает в этом гробу. Сердце колотилось все сильнее и сильнее, перед глазами вспыхнули искры. Она забарабанила о стенку и заорала что было духу.

В конце концов водитель все-таки услышал ее вопли и остановился на обочине. Выпрыгнул из кабины, забрался в фургон через боковую дверь, отпихнул с пути две картонные коробки и схватил отвертку. Когда стенка потайного отделения поддалась, он обнаружил внутри Дженис – скорчившуюся, бледную и задыхающуюся, дрожащую всем телом. Он поднял ее и прижал к себе. Плевать на инструкции, его пассажирка явно не в том состоянии, чтобы ехать где-то, кроме кабины. Он усадил ее на сиденье рядом с собой, открыл пошире окно, пристегнул ремень и тронулся.

– Что с вами стряслось?

– Просто устала.

– Как по мне, видок у вас не очень, – сказал он, наклоняясь к бардачку.

Вытащив оттуда термос, он протянул его Дженис:

– Выпейте.

– Что это?

– Вода, у вас обезвоживание.

На улице воздух был холодный, но еще не ледяной: мороз ударит ночью. Старенький «вольво» катил по Е15, судя по указателю, до Минска осталось сто пятьдесят километров.

– Через полтора часа будем на месте пересадки.

– Кто отвезет меня в Минск? – обеспокоенно спросила Дженис.

– Одна женщина, друг. У нее вы поужинаете и переночуете. Она тоже говорит по-английски. О, вы уже не такая бледная, отдыхайте.

Дженис откинула голову на подголовник и закрыла глаза. Остаток пути они проделали в полном молчании. Около трех часов дня водитель съехал с трассы. Косые лучи солнца освещали редкие голые деревья вдоль заправки. «Вольво» припарковался на стоянке за зданием.

– Я предпочел бы, чтобы у вас остались более приятные воспоминания об этой поездке, – с извиняющимся видом сказал водитель.

– Таможенник мог открыть ящик, – ответила Дженис. – Спасибо вам за все.

– Нет, вам спасибо. Берегите себя.

Он протянул ей руку, она улыбнулась и обняла его. Водитель указал ей на «опель»-универсал, припаркованный перед ними. Дженис выбралась из фургона, помахала на прощание и пошла к машине.

* * *