Нобелевская премия

Но очень уж невозмутимо это звучать не могло. Мною вдруг овладело чувство безысходности и бессилия. Я не владел ситуацией. Я убеждал себя в обратном, делал вид, но ситуацией я не владел! Я был всего лишь постаревший арестант, реликт минувшего, я брёл на ощупь по миру, которого я не понимал и который подчинялся уже другим, более жестоким правилам, чем те, что я знал.

Я снова открыл глаза. Вокруг меня всё было серым, такой бесцветный мир — это не могла быть просто нормальная шведская зима. Холод, пробиравший меня до костей, сковавший моё сердце, — это был не наружный холод, не старая добрая стужа скандинавской зимы, то была метафорическая стынь, исходившая от жестокости людей.

Я ощущал в себе бездну. Бездну, которая была во мне, должно быть, с незапамятных времён, но в существовании которой я не отдавал себе отчета. Теперь пелена спала. У меня было чувство, что я ужасно, ужасно ошибся.

Чувство, что нет никаких шансов. Абсолютно никаких.

Ганс-Улоф жалобно причитал. Можно было даже не вслушиваться в смысл этих причитаний. Мол, я же обещал спасти Кристину, что-то предпринять, я дал ему надежду, а сам ничего не делаю, только пропадаю и отключаю телефон…

— Больше я её не слышал, — стонал он мне в ухо, — понимаешь ты, нет? Ни звука больше не слышал от Кристины со времени её звонка из телефонной будки в Седертелье…

— Стоп! — крикнул я в холодный ветреный воздух. — Ганс-Улоф, замолчи. Это не имеет смысла. Давай по порядку. И дай мне собраться с мыслями.

Он смолк на секунду и только хрипел и глухо рычал.

— Гуннар, я боюсь, что от мыслей Кристина не вернётся. Мы должны что-то делать. Ты же сказал, что сделаешь что-нибудь.

— Но это не значит, что я должен очертя голову ломиться туда, где может оказаться ловушка. Прежде чем что-то сделать, я обычно обдумываю действия и их последствия.

— Ловушка? Какая ещё ловушка? — Эта мысль, казалось, была для него совершенно новой. Ведь он же был учёный, человек не от мира сего.

— Если бы похитители Кристины знали о магнитофоне, — объяснил я ему со всем терпением, на какое был способен, — то они бы размозжили тебе этим магнитофоном башку, можешь не сомневаться. Если бы у них было хоть малейшее подозрение, тебе бы не поздоровилось. — Мне сразу стало легче от этой уверенности, пусть даже на время разговора. Главное, чтобы в голову пришла какая-нибудь хорошая идея, например, спросить: — Что именно они тебе сказали?

Ганс-Улоф помедлил. Казалось, ему не хочется об этом вспоминать.

— Ну, звонил тот же, что всегда. С этим сиплым голосом. Но сегодня это звучало особенно, как будто он вот-вот сорвётся. Он спросил, придерживаюсь ли я наших договорённостей. Я сказал: да и я надеюсь, что и они тоже придерживаются.

— Не знаю, как ты это сказал. Ты умеешь быть довольно гадким, если надо, — невольно ухмыльнулся я. — И что он тебе ответил?

Ганс-Улоф вздохнул.

— Он меня облаял. Наорал на меня. Дескать, я не в том положении, чтобы выставлять требования, и так далее. И чтоб лучше я сидел за письменным столом и следил за тем, чтобы никто ничего не заподозрил… И вот я тебя спрашиваю, откуда он знает, что я сижу за письменным столом?

— Ганс-Улоф, я тебя умоляю. А где же тебе ещё сидеть, когда тебе звонят на работу? Он это просто угадал.

— Но звучало отнюдь не так. Звучало совсем по-другому, поверь мне.

Он был на грани срыва, это было ясно.

— Откуда ты звонишь сейчас? — пришло мне в голову спросить. Поскольку отзвук был какой-то странный.

— Я же тебе наговорил это на голосовую почту. Я заперся в туалете для посетителей на верхнем этаже и всё время ждал, когда ты позвонишь.

— А, — сказал я, неприятно задетый. — Почтовый ящик, да. Мне надо как-нибудь спокойно разобраться, как он действует… — Пора было менять тему. — Попросил ли ты его соединить тебя с Кристиной?

Судорожный вздох.

— Естественно. Но он только сказал, что сейчас не получится. Вот и всё.

— А почему не получится, не сказал?

— Нет. Он сказал, что еще позвонит, и положил трубку.

Я поднял голову, взглянул на голые деревья и заснеженные лужайки, на сырые скамейки, посмотрел на здание на Стюрегатан, 14, куда я задумал проникнуть, и мне показалось, что мозги у меня встали набекрень.

— Честно говоря, особого смысла в этом я не вижу.

— Смысла? — повторил Ганс-Улоф с безумным смешком. — Про смысл я уже вообще не спрашиваю. Я только хочу, чтоб это наконец хоть как-то завершилось…

Я прислушался. Психолог на телефоне доверия из меня никудышный, но даже на мой слух это звучало нехорошо. Чтобы не сказать, грозило суицидом. Может, мне следовало в первую очередь побеспокоиться о Гансе-Улофе?

— Возможно, ты и прав, — осторожно сказал я. — Жучки могут быть и у тебя в кабинете. — Чепуха. Если их не оказалось дома, то уж в его кабинете и подавно. — Только я не смогу это проверить. Понимаешь, твой дом у них наверняка под наблюдением. И если тот же самый мастер по отоплению, что был вчера у тебя дома, явится сегодня и к тебе на работу, это их насторожит.

Ему потребовалось время, чтобы освоить эту мысль.