Нобелевская премия

Так что же привело меня сюда? Моя интуиция молчала. Я встал, вернулся к витрине, в которой лежали грамоты и шкатулки с медалями. Поставил фонарь на верхний край витрины, достал одну из тяжёлых кожаных папок и раскрыл её. Это была Нобелевская премия по физике, которую в этом году разделили двое учёных, из США и из Японии. Грамота предназначалась для японца, большая, красочно оформленная каллиграфом, с нобелевской печатью и двумя подписями. Оставалось ещё три дня до того момента, когда он получит эту папку из рук короля. Я вернул её на место и открыл одну из больших тёмно-красных шкатулок. На золотой медали был отчеканен профиль Альфреда Нобеля и годы его рождения и смерти. Так вот он каков, святой Грааль науки. Ни пылинка, ни отпечаток пальца не оскверняли безупречную полировку. Я вынул медаль из углубления, что было не так просто сделать в перчатках, и повернул её. На обратной стороне изображалась женщина с книгой на коленях, набиравшая в чашу воду из источника, видимо, для того чтобы утолить жажду больной девочки, которую обнимала другой рукой. Надпись по краю медали гласила: Inventas vitam juvat excoluisse per artes. Латынь не причислялась к языкам, необходимым в моей профессии, но Ганс-Улоф не преминул в своё время объяснить мне, что это цитата из «Энеиды» Вергилия, которая в буквальном переводе обозначает: «Изобретения улучшают жизнь, а искусства украшают её».

На свободном месте внизу было выгравировано имя. Я повернул тяжёлую медаль из чистого золота к свету фонарика, чтобы прочитать надпись, и чуть не выронил ее от удивления, увидев имя Софии Эрнандес Круз. Я держал в руке медаль, предназначенную для нес!

Какое совпадение! Я смотрел на крохотные буковки, которые едва умещались на площадке, и едва мог поверить, хотя не так уж и маловероятна была эта случайность.

Мне в голову пришла одна мысль. Что, если я выкраду медаль ? Что тогда будет?

Да ничего. Наверняка у них есть медали в запасе, а имя они выгравируют быстро. Даже если нет, они просто пришлют ей медаль позже — так, как это уже было при первом вручении в 1901 году, когда медали не успели изготовить вовремя. Я положил тяжёлую золотую шайбу на место и убрал шкатулку.

Нет, совсем не это влекло меня сюда.

Повинуясь импульсу, я открыл дверь, ведущую из кабинета в смежный с ним конференц-зал. Она легко отпиралась изнутри. Я включил в зале свет. Может быть, снаружи сейчас кто-то видел меня и удивлялся, но мне было уже всё равно. Я должен был ещё раз посмотреть на Альфреда Нобеля, завещательное распоряжение которого положило начало всему.

В этом здании он был вездесущ. Один его портрет висел у двери в холл, другой, побольше, над камином, и я разом вспомнил всё, что слышал когда-либо об этом человеке. В эту ночь и в этом зале его история, казалось, обретала особый вес, становилась сагой, лучше которой и древним грекам не придумать.

Он сколотил своё немалое состояние на взрывчатке! После экспериментов с нитроглицерином, при которых погиб его младший брат, Нобель, в конце концов, изобрёл динамит, первое из простых в обращении взрывчатых веществ, без которого не осуществились бы крупные строительные проекты того времени. Он заработал на прокладке тоннелей, на строительстве дорог и железнодорожных линий, для которых необходимо было пробиваться сквозь скалы и горные хребты, — ну и, конечно, на войнах и производстве оружия. Он был изобретатель и умелый бизнесмен, но жизнь свою провёл одиноко, никогда не женился, не создал семьи, не оставил потомства и умер 10 декабря 1896 года, в тот день, который теперь считается Нобелевским днём. Примерно за год до смерти он составил последнее завещание, в котором отказал в наследстве родным и вместо этого учредил премию, ныне нераздельно связанную с его именем.

Над стеклянной витриной, где были выставлены некоторые изобретения Нобеля и факсимиле его завещания, висели ещё два портрета. На одном была Берта фон Зуттнср, австрийская активистка мира, с которой он много лет состоял в переписке и без влияния которой ему бы, может, и в голову не пришло учредить премию мира. На втором портрете был Рагнар Сольман, назначенный Нобелем распорядитель завещания, которому Нобелевская премия обязана своим существованием не меньше, чем завещанию самого основателя. Именно Сольман в своё время отговорил родственников Нобеля оспаривать это завещание, что они могли сделать с некоторой надеждой на успех, поскольку закон был на их стороне.

И вот я стоял перед портретами трёх человек, олицетворяющих высокие идеалы, и не знал, что мне делать. Воодушевлённые желанием послужить человечеству, они приложили все силы к тому, чтобы улучшить мир, сделать его местом, более пригодным для жизни. Благо остальных значило для них не меньше, чем своё собственное.