Нобелевская премия

Я огляделся, ища записку, знак, хоть что-то, но ничего не нашёл. Всё было так, будто она забыла, что я есть.

Странно. Я раскрыл все кухонные шкафчики, нашел растворимый кофе и старые хрустящие хлебцы, которые уже не хрустели, а гнулись, а к ним баночку джема из разных ягод, такого типичного для Швеции, но не очень любимого мной. Какой-никакой, но всё же завтрак. Я поставил воду для кофе, убрал посуду Биргитты в раковину, снова накрыл стол и взял из стопки газет последнюю. В мире ничего особенного не произошло, насколько я мог судить, бегло просмотрев её. Отдельная часть была посвящена нобелевским речам и докладам в воскресенье вечером, там приводились цитаты, естественно, и из доклада Софии Эрнандес Круз. Она даже была на снимке: худощавая фигура профессорского достоинства за белым пультом. Эта женщина умела произвести впечатление.

Вода закипела, кофе свалялся комками и не растворялся, молока в холодильнике было на донышке пакета. Первый глоток не только имел отвратительный вкус, но и обжёг мне язык. Я решил поупражняться в терпении, достал мобильный телефон и позвонил Гансу-Улофу.

— Ты? — ахнул тот вместо приветствия.

Я спросил, слышно ли что-нибудь от Кристины.

— Нет, — коротко ответил он. — Ничего. Полное молчание. Как и обещали.

— А в остальном?

— Тоже ничего.

Я раздумывал, не рассказать ли ему задним числом о моей ночной экскурсии, но он не спросил, и я решил не нагружать его.

— Нам надо продумать меры твоей безопасности, — сказал я.

Он ответил не сразу.

— Что? Какие ещё меры?

— Я подумал, что тебе на некоторое время надо просто залечь на дно. Я буду вести наблюдение за домом и попытаюсь выяснить, насколько они настырны. В худшем случае придётся отправить тебя за границу. У меня есть контакты и для того, и для другого варианта, но вначале я должен ещё проверить эти контакты.

— Забудь об этом, — фыркнул он. — Я никуда не поеду.

Ого! Что это с ним?

— Как только закончатся нобелевские торжества, на тебя откроется сезон охоты, — сказал я. — Это тебе ясно?

— Ну и что. Мне плевать.

Он явно дошёл до ручки. Я выглянул из окна, в серое утро понедельника под пергаментным небом, и у меня возникло желание дать моему не очень любимому зятю надежду, даже если я сам её не имею.

— Ещё не всё потеряно, — сказал я и объявил ему, что нашёл Димитрия и что он занят тем, что пытается расшифровать дискету. — Наверное, у Хунгсрбюля были основания так зашифровать этот файл. И хранить дискету в сейфе.

Я слушал, как некоторое время дышал Ганс-Улоф.

— Кто такой Димитрий? — спросил он.

Я расписал ему Димитрия Курякова в самых ярких красках. Компьютерный хакер божьей милостью, человек с волшебными руками и выдающимся интеллектом русского математика, который способен поставить на колени любую компьютерную систему. Разве не знак качества то, что полиции России, США и ещё полудюжины стран разыскивают его? Более того, даже отдел шведской полиции по делам иностранцев, которую не сдвинешь с места, и то разыскивает его и даже хочет выдать России.

— И ты его нашёл? Несмотря на то, что он скрывается? — В голосе Ганса-Улофа звучал скепсис. Я понимал, почему: он спрашивал себя, какой смысл прятаться ему самому, если всё равно кто захочет, тот найдёт.

— У меня были кой-какие адреса, и я его действительно хорошо знаю, — поспешно сказал я. — Иначе бы не нашёл.

Это было слегка преувеличено. На самом деле Димитрий — если не считать его телефонной паранойи — совсем не умеет быть осторожным. Но мне казалось, что слегка преувеличить не повредит,

Ганса-Улофа это, однако, не убедило.

— Не знаю. Может, дискета не имеет никакого отношения к похищению Кристины.

— Это мы узнаем, как только Димитрий её расшифрует.

— Хм-м.

Кажется, всё это его не очень ободрило.

— Если ты не хочешь залегать на дно, — объявил я, — тогда в среду я составлю тебе компанию.

— Компанию? Где?

— Перед телевизором. Когда будет прямой репортаж с Нобелевской церемонии. И потом у телефона.

— А, — голос Ганса-Улофа звучал устало. — Давай, если хочешь. — Он помедлил. — А теперь давай закончим. Ко мне с минуты на минуту должен зайти мой аспирант. Мне кажется, я уже слышу его шаги.

— Хорошо, — сказал я. — Я позвоню, как только будет что-то новое.

— Да, позвони, — и он отключился.

Кофе за это время достиг комнатной температуры, но на вкус лучше не стал. Жуя старые хлебцы, я читал сообщение о нобелевском докладе Софии Эрнандес Круз.

Интересно было наконец узнать её историю из первых рук. Секс-эксперименты в Аликанте были вовсе не такими уж важными, они просто привлекли внимание. В начале экспериментов действительно стояли исследования механизмов действия средств наркоза, но довольно скоро София Эрнандес Круз поставила перед собой свой знаменитый вопрос: что представляет собой то, что всевозможные средства наркоза глушат, регулируют, исключают, — что такое бодрствование?

В первую очередь, бодрствование — не то же самое, что сознание. Ибо мы видим сны и при этом не бодрствуем, но очень даже в сознании, хоть и в другом его состоянии. Но и когда мы бодрствуем, мы пребываем в разной степени сознания.