Нобелевская премия

Димитрий наконец вернулся, нагружённый двумя тяжёлыми пакетами.

— Нету свёклы, — возмущался он, запыхавшись после подъёма по лестнице. — Эти шведские супермаркеты — жуть. Такая богатая страна, а овощные отделы — просто жалкое зрелище. — Он внёс пакеты на кухню. — Мы другое сварим, — крикнул он оттуда. — Солянку, ты не против?

— Давай, — отозвался я.

Следующие часы мы провели, нарезая соломкой лук и солёные огурцы, кроша ветчину и четвертуя оливки. По команде Димитрия все эти продукты один за другим отправлялись в кастрюлю, где уже давно варился бульон из большого куска супового мяса. А чтобы работа шла споро, в промежутки между этапами вклинивалось по стопке водки.

Впервые после смерти Инги я был рад перспективе напиться.

И в кухне, надо признаться, пахло всё вкуснее.

— Мой друг, — сказал Димитрий, снова наполняя наши стопки, — тебя что-то гнетёт. Я это чувствую.

— Жизнь, — уклончиво ответил я. — Мир. Всё в нём — тайный заговор, и мы находимся не на той стороне.

Он решительно помотал головой, не соглашаясь.

— Старая песня. Слыхали не раз. Должно быть и что-то другое. Друг мой Гуннар, ты сегодня не в духе, но это твой стиль: ты чёрная дыра. Тень во тьме. Чернее ночи. Твоё сердце в отчаянии, я это чувствую. — Он поднял стопку. — Расскажи мне, что там у тебя.

Я помедлил, но, в конце концов, рассказал ему всё. В отличие от Биргитты, Димитрий просто слушал меня, не перебивая и не докучая восклицаниями типа «да не может быть!», так что управился я быстро, хотя рассказывал ему детали дела подробнее.

После этого мы снова протрезвели.

Димитрий присвистнул сквозь зубы. Потом пробормотал какое-то заклинание, которое, насколько я понимаю по-русски, было связано с Богоматерью.

— Каких только нет подлецов, — сказал он после этого. — Уму непостижимо. Мир действительно сошёл с рельсов.

Его взгляд поискал икону и на какое-то время застыл на ней, как всегда, когда ему требовалось утешение. Я кивнул.

— Мир в руках сатаны.

— Нет! — Димитрий решительно помотал головой, не соглашаясь. — Не произноси это при мне. Тем более что это неправда. Поверь мне.

— Я сегодня не в настроении дискутировать по вопросам веры, — ответил я.

— Ты никогда не в настроении.

— Но сегодня тоже.

— Как хочешь, — сказал он и выключил плиту. — Тогда давай есть.

Мы ели. Добавили в солянку сметану, и было очень вкусно, невзирая на состояние мира. И каждый думал о своём, пока Димитрий не спросил, откашлявшись:

— Правильно ли я понял? В этом деле замешана и ПОЛИЦИЯ?

Я кивнул, не переставая жевать.

— И что это значит? Полицейский получает деньги за то, что закрывает глаза?..

— Я тебе уже рассказал, что они укокошили журналиста, который вышел на их след, — сказал я. — Официально это был несчастный случай. А как тебе понравится это? В пятницу Хунгербюль приземляется в Стокгольме, а в субботу полиция врывается ко мне в пансион. Только не говори, что это случайность.

— Сволочь, — сказал Димитрий. — Тогда ведь и преступникам больше нельзя доверять.

Он объяснил мне, что в последнее время в основном работал на различные организации преступного мира — русскую мафию, китайские триады, африканских гангстеров, колумбийскую кокаиновую контрабанду, балтийские банды автоугонщиков, югославских вымогателей, косовских албанцев, торгующих героином, и так далее.

— Никаких крупных дел. Эти банды всё ещё орудуют кулаками и пушками. Время от времени я добываю для них какие-нибудь данные или обрабатываю в цифровом виде какое-нибудь фото, чтобы у кого-то было алиби. Всё в таком духе. Но если они купили и полицию, то достаточно того, чтобы кому-нибудь не понравился счёт, выставленный мной за работу, и меня возьмут.

Я помотал головой.

— Не думаю. Эти банды — отстой. Они на самом дне. А преступники, с которыми мы имеем дело в данном случае, на самом верху. Это люди, которым принадлежит мир.

— Ты так считаешь? — Димитрий снова налил себе полную тарелку и стал добавлять сметану: ложку, потом ещё одну, потом ещё, в рассеянности он наложил целую горку сметаны.

Я поймал его за руку, когда он полез в стаканчик за пятой ложкой.

— Эй-эй! Это что, новый рецепт?

Он опустил ложку и посмотрел на меня.

— А помнишь, я однажды столкнулся с вами в Гамла-Стане, с тобой и Кристиной? Она была такая маленькая, беленькая, страшно серьёзная. В руке у неё было гигантское мороженое. Тогда ей было года четыре или пять. Сколько ей теперь?

— Четырнадцать, — сказал я.

— Четырнадцать? Невероятно. Как летит время.

Я не припоминал того случая. Видимо, потому, что я довольно часто гулял с Кристиной, после того как некоторые первоначальные разногласия с семьёй Андерсонов были улажены. Я был её нянькой, читал ей книжки — как и положено дяде, у которого есть время в промежутке между заданиями. Тем не менее теперь мои воспоминания о ней казались странно нереальными, как будто остались от чьих-то рассказов. Последний раз я видел её шесть лет назад. Кристина стала лицом на фотографиях, скорее символом моей семьи, чем реальным человеком.