Нобелевский лауреат

— Ноль…восемь…девять…восемь… — произнес он ровным, невыразительным голосом, словно был один в комнате. Ванда послушно стала набирать цифры, хотя ей совсем не хотелось разговаривать с Гергиновым. Все-таки существует предел того унижения, которое человек может вынести. И на сегодня ее предел уже был превышен. Она боялась, что если министр отзовется, она просто-напросто разрыдается и ничего не сможет сказать. Тогда оба начнут ее жалеть — в этом она была почти убеждена, ведь она их отлично знала. Наверное, скажут: что с нее взять, все-таки женщина, да еще несчастная, ибо счастливую женщину всегда найдется кому защитить, к тому же вечерами возвращается одна в свою более чем скромную квартиру, где ее никто не ждет, кроме ящерицы. Возможно, Гергинов даже вспомнит прошлое, хоть на миг.

— Не отвечает, телефон выключен, — сказала Ванда хриплым голосом после того, как автоответчик трижды сообщил ей об этом.

— Значит, позвонишь позднее. Или завтра утром.

Ванда кивнула. Подождала еще несколько минут, но шеф молчал. Он продолжал прикрывать глаза ладонью, только пальцы уже не шевелились. Не сказал и свое обычное: «Свободна». Ванда вышла из комнаты, тихонько закрыв за собой дверь, обитую искусственной кожей. Если бы снаружи торчал ключ, она бы ее заперла.

В груди разрасталась жгучая боль от обиды и негодования.

В туалете на нижнем этаже никого не было. Ванда опустила крышку унитаза и села на нее. Ей хотелось плакать. Хотелось закатить в этом вонючем туалете истерику, а потом вдребезги все разбить, чтобы вода хлынула вниз по лестнице, смывая нечистоты. Может быть, тогда ее душе станет легче…

Несмотря на усилия, она так и не смогла заплакать. Пережитое унижение не отпускало ее, грозя задушить, но она не знала, как с ним справиться. Душа продолжала метаться в выстроенных Вандой стенах, биться в закрытую дверь, не находя даже крошечной щели, через которую она смогла бы вырваться на свободу и хотя бы на пять минут убежать от самой себя. А ведь инспектор Беловская так крепко забаррикадировалась внутри, так хорошо укрепилась, так старательно вышколила себя. Именно поэтому и молчала все это время. Не из страха перед начальством, не из слабости или нерешительности. Она ни слова не сказала в свою защиту только потому, что была уверена: сильному не нужна никакая защита. Именно поэтому и сидела сейчас на крышке унитаза, напрасно стараясь освободиться от этой псевдосилы, чтобы не взорваться. Вот только от долгого молчания и смирения душа настолько очерствела, что Ванда скорее могла рассыпаться на мелкие осколки, нежели заплакать.

Наконец она нехотя поднялась с крышки, машинально спустила за собой воду, подошла к раковине и долго плескала водой себе в лицо, с особой яростью растирая глаза. Когда наконец-то перестала и посмотрела на себя в зеркало, лицо, которое она там увидела, скорее принадлежало женщине, которую долго и беспощадно били.

Крыстанов сидел за столом в той же позе, в которой она его оставила. Ванда вообще не хотела, чтобы он ее видел в таком состоянии, поэтому испытала новый прилив раздражения от того, что он еще не ушел. Ее не успокаивала даже мысль о том, что если бы она решила рассказать о произошедшем, то Крыстанов понял бы ее, как никто другой.

Но у нее не было намерения кому-либо что-либо рассказывать.

«Проклятый трудоголик, — подумала Ванда. — Как только его жена терпит!»

— Ты где задержалась?

— Вышла покурить, — солгала Ванда, хотя это прозвучало глупо, так как сигареты, которые она купила, возвращаясь из Малиново, лежали на столе. Ну и что, пусть поймет, что она врет. Не хватало еще и перед ним оправдываться.

— А я нарыл довольно интересные вещи об этом Войнове, — продолжил Явор, даже не взглянув на нее.

— Интересные для нас или вообще?

— Пока что в принципе интересные, но кто знает…

— И что же?

— В девяносто восьмом году он зарегистрировал профессиональное писательское общество «Независимые писатели за свободу слова», которое за пять лет существования смогло привлечь в свои ряды двадцать человек и провести три литературных форума, в том числе, и в Софии, после чего благополучно распалось. Потом он попробовал себя в качестве издателя, но очень быстро прогорел. Издал всего четыре книги, все четыре написаны им самим. Работал журналистом, учителем, потом снова журналистом. Пробовал себя в качестве драматурга в каком-то частном театре, который также прогорел, а потом вообще неясно, на какие средства он существовал. Кроме того, он — автор тридцати книг, представляешь?!

— И все это ты нашел в сети?

— Нет, конечно, — засмеялся Крыстанов. В интернете о нем почти ничего нет. Мне рассказал Стоев. Он разговаривал с женой Войнова, когда ее пригласили на опознание. Кроме того, у Войнова была любовница, о которой жена, по понятным причинам, отказалась говорить. Но завтра ее разыщут.

— Фу, какая пошлость! — сказала Ванда.

— А в нашей базе данных о нем вообще ничего нет. Выглядит чистым.

— Но чистые не кончают с пулей в голове.

Крыстанов только теперь взглянул на нее.

— Что с тобой?

— Ничего, все в порядке.