Нобелевский лауреат

Позже, из случайных разговоров Ванда узнала, что в первые несколько лет после того, как она поступила в полицию, когда мать спрашивали, где работает ее дочь, она отвечала, что дочь в данный момент без работы. Таким образом она обеспечивала себе небольшую, но жизненно необходимую дозу сожаления, без которой не смогла бы существовать. Ванда не только ранила ее достоинство. Ей удалось избежать железного шаблона, которым мать измеряла точную формулу жизненного успеха, соответствующую формуле счастья.

Одним словом, в ее глазах Ванда в жизни провалилась.

Но все-таки, мать не всегда была такой. В памяти иногда возникала коротенькая глава из книги детства, где какая-то другая, почти незнакомая, женщина очень ее любила.

Или, во всяком случае, Ванде так казалось.

«Эх, если бы ты всегда была маленькой! — часто повторяла потом мать. — Какая была хорошая девочка! Как меня слушалась!»

И только отец, которого она всю жизнь подозревала, что глубоко ему безразлична, однажды сказал ей с непривычной тревогой в голосе: «Ванда, не становись у зла на пути! Потом тебе захочется освободиться от этого, но ты не сможешь!»

Тогда она не поняла его слов. Даже поторопилась обвинить его в недобронамеренности, и они крепко разругались. От обиды она повела себя, как законченная истеричка, наговорила кучу несправедливых и злых слов, которые неизвестно откуда взялись. Однако он простил ее, хотя она его об этом не просила.

Когда же, наконец, поняла, что он имел в виду, действительно было поздно.

Сегодня же то, что ее отец когда-то суеверно и наивно назвал «злом», стало неким организационным принципом всего ее существования. Ей приходилось делать одно и то же: вмещать все, с чем она сталкивалась, в конкретные рамки, параметры которых были предварительно определены законом, а логическое построение не всегда совпадало с человеческими намерениями. Профессия Ванды предполагала не только поиск и обнаружение невидимой, но крепкой сети, опутавшей весь мир и превратившей его в гигантскую площадку для преступлений, но и постоянную защиту своего собственного существования. Она должна была отыскивать и доводить до конца истории, начатые кем-то другим, разоблачать самых обычных, на первый взгляд, людей как носителей своих и чужих пороков, доказывать мотивы, которые были настолько прозрачными, что не нуждались в каких-либо доказательствах, бороться с невидимым врагом, чьи подобия, воплощенные в конкретную живую форму, спокойно расхаживали по улицам. Но самое плохое, что при этом ей приходилось продолжать притворяться, что она свято верит в человеческую справедливость за неимением другой.

Для Ванды это была просто работа. В ней не было ничего сверхъестественного или неожиданного. Разумеется, преступления были порой просто шокирующими, но не сами по себе, а исключительно их технические подробности. А организованная преступность практически не знала пределов. Она всегда опережала полицию, всегда ее было ровно столько, чтобы оставить достаточно следов и улик, связей и артефактов, пусть даже и в виде трупов. Беловской и ее коллегам нередко приходилось чувствовать себя археологами, чьи ужасные находки оказывались самыми ценными, потому что они копали там, где истории просто не было место, а только голое прошлое, которое взывало к мести.

При этом у нее не было ощущения, что она ведет какую-то эпическую борьбу со злом, потому что само это зло, наверное, не замечало, что с ним борются. Разумеется, Ванда боялась, что кто-то захочет ей отомстить, потому что в таком случае она оказалась бы вышвырнута из своей собственной игры. Она физически боялась не вытерпеть боли, боялась, что это может продолжаться долго, боялась удариться в панику… Но страха не было. Конечно, в полиции ей пришлось столкнуться со страшными вещами, но даже это представлялось ей незначительным нюансом в общей картине, которую невозможно было охватить целиком. К тому же ей не следовало знать слишком много. Не потому, что неведение обеспечивало ей безопасность, просто она предпочитала смотреть прямо перед собой, идя по следу, по которому ее направили. Так она чувствовала себя увереннее всего.

Однако ночью все то, что тщательно пряталось днем, оживало, и тогда становилось по-настоящему страшно. Нечто непонятное заполняло все тайные уголки ее снов, и Ванда знала, что Оно там прячется. Нечто старалось побольнее ударить по всему, что имело смысл для Ванды, что было ей дорого. И хотя Оно не имело плоти и ее с ним ничто не связывало, тем не менее, ее сознание переполнял безмолвный страх. Оно было живым организмом, хотя и не обладало телесной оболочкой. Его душой был бездонный, аморфный ужас, а мозг ему заменяла холодная расчетливость непонятного, потустороннего рефлекса. Плотью служил черный, беззвездный ящик, где пряталась ночь. И не потому, что Оно любило мрак, а потому что именно он был его домом.