Нобели в России. Как семья шведских изобретателей создала целую промышленную империю

Знакомство мое с покойным братом было довольно поверхностным. Должен признаться, возможно, к своему стыду, что он был мне более чуждым, чем большинство людей, с которыми я близко общался. Из этого признания Вы можете сделать вывод, что только щедрость с моей стороны заставила меня пойти на огромные жертвы, подвергая себя значительным трудностям для спасения его и его компании от более чем угрожающего положения. <…> Если бы мне ответили лишь неблагодарностью, я бы посчитал это вполне естественным, я бы даже радовался стабильности законов Природы; но то, что я испытал, было намного хуже, чем неблагодарность. Кроме того, было допущено такое попрание моих прав, что о нем почти невозможно упомянуть из опасения, что никто не поверит.

Всё это прощено и забыто настолько, насколько это можно забыть, ибо для памяти нет губки, как для грифельных досок. Но впечатление остается и призывает меня к сведению до минимума всех видов деловых отношений между родственниками.

Фраза «для памяти нет губки, как для грифельных досок» означает, что заноза осталась. И спрашивается, как Альфред мог утверждать, что его знакомство с Людвигом было «довольно поверхностным» и что брат был ему «более чуждым, чем большинство людей», с которыми он «близко общался»? В конце концов, они прожили первые тридцать лет жизни вместе, и после отъезда Альфреда из России они встречались чуть ли не ежегодно в Стокгольме, Париже и в других городах Европы, не говоря уже об их обширной переписке. Находился ли Альфред в одном из тех периодов, когда он «сгущал краски»?

«Честный гражданин, выдающийся промышленник»

Гроб с прахом Людвига прибыл вечером 15 / 27 апреля на Варшавский вокзал, откуда его на катафалке доставили в шведскую церковь. Похороны состоялись на следующий день. На службу можно было попасть только по билетам, церковь была переполнена, и тысячи человек сопровождали похоронную процессию.

«Петербургская газета» сообщала:

В шведской церкви, среди тропической зелени, на траурном катафалке стоял гроб с прахом усопшего, покрытый множеством цветов.

У изголовья покойного, на траурных подушках, были размещены десять серебряных венков с надписями: «от служащих завода», «от совета общества», «от служащих в астраханском отделении», «от служащих бакинского отделения», «от динамитного отделения», «от сослуживцев», а у подножья катафалка были расставлены металлические венки и из живых цветов с надписями на лентах: «от товарищества братьев Нобель», «от таможенной артели», «от училища СПб. Технического общества», «от Чернова с Волги», «от шведов», «от Благотворительного шведского общества» и «от членов шведской церкви».

Ровно в два часа пастор шведской церкви г. Каянус начал службу, во время которой сказал проповедь, посвященную памяти усопшего.

После пастора Каянуса произнес две речи, на немецком и русском языках, пастор [немецкой церкви Св. Марии] Мазинг. В них он красноречиво обрисовал жизнь Нобеля и деятельность покойного.