Нобели в России. Как семья шведских изобретателей создала целую промышленную империю

Однако в середине марта, когда Роберт посетил Людвига, то нашел его настолько ослабевшим, что «глаза наполнились слезами», а вскоре состояние его здоровья снова ухудшилось. 27 марта Роберт писал Альфреду:

Я теперь попрощался с Людвигом, что было нелегко, а завтра еду во Флоренцию. Но, оставляя нашего брата таким слабым, считаю правильным призвать тебя посетить его скоро, чтобы показать ему всю ту сердечность и дружбу, которые продиктует твое доброе сердце, что тебе и так понятно. Невозможно предсказать, к какому результату приведет эта болезнь – температура не проходит, и сам он говорит, что больше не выдержит, – но твой визит, несомненно, оказал бы живительное и полезное действие. Так что не медли и поезжай.

Альфред внял и через неделю уже был в Каннах. Первая его телеграмма вселила в Роберта надежду, что Людвиг поправится, но все последующие сообщения были «весьма удручающими». 11 апреля Альфред послал телеграмму, воспринятую Робертом как предвестие смерти. «Не странно ли, – ответил он Альфреду на следующий день, – что каждой удаче сопутствуют жестокие удары; теперь, когда дела его дают ему покой, приходит тяжелая болезнь и, возможно, смерть, дабы лишить его плодов своего труда». Пока он писал это письмо, пришла телеграмма от Карла: «Всё безнадежно, осталось несколько часов». Ни Роберт, ни уже покинувший Канны Альфред не успели вернуться. Людвиг умер в два часа того же дня, 12 апреля 1888 года, в окружении Эдлы и шестерых своих детей, включая Яльмара Крусселя. Глаза отца закрыл Карл.

Эдла стала вдовой в возрасте сорока лет. «В трудные моменты моей жизни он всегда был моей силой, поэтому неудивительно, что я себя чувствую слабой, когда его нет, – писала она Альфреду. – Облаченная в траур окружающая меня семья не способствует облегчению жизни, но долг и любовь к ней, надеюсь, помогут мне продержаться на ногах и быть полезной многочисленным моим детям, покуда они во мне нуждаются».

Уходу Людвига были посвящены статьи как в русской, так и в иностранной прессе. «Многое связывало Нобеля с родной землей, – писала стокгольмская газета. – Его престарелая мать всё еще живет в шведской столице, его сыновья получили инженерное образование в здешнем техническом институте, и отсюда он увез свою жену». Во французской прессе умершего приняли за Альфреда, наиболее известного в Западной Европе из братьев. Он имел сомнительное удовольствие прочесть собственный некролог, в котором был заклеймен как изобретатель смертоносного оружия, «торговец смертью», который «вряд ли будет рассматриваться как благодетель человечества».

Прах был доставлен в Петербург, где Людвиг был погребен 28 апреля (16 по старому стилю). Роберт был слишком болен, чтобы приехать, а Альфред не успел. За два дня до похорон он отправил из Гамбурга Эммануилу письмо, объясняя, что не успевает, поскольку Карл по ошибке сообщил неверную дату похорон. Пришедшая в Париж телеграмма с указанием верного числа его не застала, Альфред был уже в Германии, и когда он наконец получил сообщение, было слишком поздно, чтобы успеть в Петербург. «Если бы похороны состоялись тридцатого, согласно первоначальной информации от Карла, времени хватило бы полностью», – писал Альфред. Словно этого оправдания было недостаточно, он добавил, что «возможно, лучше так, как произошло», поскольку он не справился бы с «длительной поездкой в Петербург без остановки». Ибо недалек тот день, когда и сам он утонет «в реке Лете», заключил он.

Объяснения Альфреда резонные, но слишком обстоятельные, чтобы быть убедительными. Сделал ли он действительно всё, чтобы успеть на похороны? Надо полагать, что его раздирали чувства: и нелюбовь к российской столице, и его конфликт с Людвигом. То, что раны от конфликта с братом еще не зажили, явствует из письма Эдлы, написанного через неделю после смерти мужа. В нем она благодарит Альфреда за то, что он выполнил желание Людвига встретиться и поговорить, продолжая: «Я не знаю природу вашего разговора, но я знаю, что недоразумение, которое возникло между вами, тяготило его чистую душу, и что видеть тебя и, возможно, сгладить шероховатости, было для него большим облегчением».

Оговорка «возможно» намекает на то, что не все шероховатости были сглажены. Очевидно, конфликт всё еще мучил Альфреда, что явствует из его письма Ивару Лагервалю: