Нобели в России. Как семья шведских изобретателей создала целую промышленную империю

Характер Эммануила достаточно сложен. Но ключ к пониманию его лежит в том, что, как любой преемник крупного состояния, он, в первую очередь, есть и должен быть консервативным. Он консервативен до такой степени, что каждый шаг вперед или назад страшит его – он бы отлил «статус-кво» в бронзе и остановил бы ход часов. Он много раз объяснял мне, что предпочитает сохранить людей, бесполезность и вредность которых хорошо понимает, чем вносить изменения: «Я знаю их недостатки, – говорит он, – знаю, что они не годятся, – о новом же человеке я ничего не знаю». <…>

Излишне указывать вам на добрую основу, на которой базируются эти черты характера. Предоставленный самому себе, Эммануил был бы самым бесценным, самым надежным другом. Доброжелательная натура и благие намерения его, равно как искреннее стремление быть справедливым и полезным, сделали бы его уважаемым и ценимым начальником. К сожалению, из‑за его неспособности к действию он становится игрушкой в руках тех, кто достаточно безжалостен, чтобы действовать вместо него и за его счет. <…> Мне больно за Эммануила. Если его не поддержит сильная и доброжелательная рука, то он будет нeдооценен и посему глубоко несчастен.

Для понимания позиции Эммануила нужно помнить, что Белямин был ровесником Людвига и, следовательно, в два раза старше наследника. Будучи новым и молодым членом правления, возможно, правильно было действовать осторожно, не отталкивая человека, бывшего одним из учредителей «Бранобеля» на протяжении многих лет и, несомненно, оказывавшего компании немалые услуги. Кроме того, полезно было иметь в правлении российского подданного, а компетентных русских кандидатов было не так много. «Что касается состава нашего правления, он, вероятно, имеет свои недостатки, но последнее общее заседание товарищества – явно не подходящий момент для перемен», – признал Эммануил, чья нерешительность компенсировалась его работоспособностью и обширными связями в правительственных, банковских и промышленных кругах. Не изменив своего мнения в отношении Белямина, Лагерваль вскоре признал, что ошибался насчет Эммануила, которого, по его словам, нельзя больше считать quantité négligable (пренебрежительной величиной). Было неправильным, писал он Альфреду, «упустить из виду тот факт, что финансовая работа была более чем достаточной задачей для молодого человека и он был прав, оставляя пока всё другое в стороне». Во время посещения Петербурга он «с удовольствием и удивлением обнаружил, что Эммануил не только выработал четкое мнение о некоторых недостатках, до сих пор у нас существующих, но приобрел также твердость и решимость, на чем заработал уважение».

Несмотря на всё свое недовольство работой правления, Альфред более примирительно, чем Роберт и Лагерваль, относился к Эммануилу, к которому питал теплые чувства. Его возражения касались Белямина и недостаточной компетенции правления, а не племянника. Кроме того, Эммануил был представителем Альфреда в России и старался заинтересовать российское правительство разработанным дядей бездымным порохом, называемым баллиститом, или, в просторечии, «нобелевским порохом». Весной 1890 года Альфред подтвердил свое доверие к племяннику, оставив свой старый кредит в качестве обеспечения компании. Вдобавок он купил еще 247 акций (увеличив свой пакет ровно до трех тысяч), что позволило ему использовать их в качестве залога. «Я не люблю давать комплименты, – пишет он Эммануилу, – но должен признать, что я удивлен, как хорошо ты справляешься с ответственными делами, с которыми имеешь дело. Молодецъ племянникъ!!!» [слова курсивом написаны по‑русски].