Нобели в России. Как семья шведских изобретателей создала целую промышленную империю

После процесса над Таганцевым 31 августа был арестован голландский подданный Василий Гармсен, бывший заведующий керосиновым отделом в правлении «Бранобеля», теперь начальник Петроградского нефтяного комитета. Совместно с Тихвинским его обвинили в распределении среди бывших нобелевцев присылаемых из‑за границы денег, равно как в передаче Таганцеву статистических данных о бывшем «Бранобеле». Несколько дней спустя были арестованы еще восемь человек, связанных с «Бранобелем», также обвиняемых в незаконном обращении с иностранной валютой, и началось следствие. Один из обвиняемых был близок к нобелевской семье и в частном плане: сводный брат Яльмара Крусселя Адриан Бёттхер, бывший чиновник правления «Бранобеля», а затем инспектор Главнефти в Петрограде.

Отрицать факт получения денег из‑за границы от семьи Нобель было невозможно. Предприятие всячески старалось помочь своим сотрудникам материально, и, кроме того, в 1921 году в России царил голод. Поэтому многие бывшие крупные российские предприниматели в Париже, в том числе Эммануил, Йоста и Эмиль, пожертвовали по 3000 франков каждый в специальный фонд поддержки, хотя, по словам Эммануила, они понимали, что «до тех пор, пока существует большевистский режим и его вожди, средства эти, даже в форме съестных припасов, являются поддержкой большевиков».

Гармсен признал себя виновным в предъявленных ему обвинениях, заявив, что в Петрограде от 20 до 30 человек получают поддержку от Нобеля. Курьерами были как контрабандисты, так и дипломаты, а также официальные представители по борьбе с голодом. Среди последних был всемирно известный писатель Максим Горький, допросить которого не могли, поскольку он одновременно с арестами эмигрировал. О каких суммах могла идти речь, неясно: цифру, указанную в обвинительном акте (200 миллионов рублей в месяц), проверить невозможно. Что касается производственно-статистических показателей, якобы переданных Таганцеву, Гармсен смог доказать, что они взяты из ежегодных отчетов «Бранобеля», опубликованных в прессе, и поэтому не могут считаться конфиденциальными.

Утверждалось, что арестованные являются частью всеобъемлющей и широко разветвленной диверсионной организации, которая, по мнению ЧК, «в нужный момент по мановению Центра приостановит производство столь важной, как нефтяная, промышленности, чем нанесут губительный удар Советской Республике». Под «Центром» понимался, судя по всему, «Российский торгово-промышленный и финансовый союз», или «Торгпром», организация русских предпринимателей в эмиграции, которая была учреждена в Париже в 1920 году и в которой «Бранобель» в лице Йосты играл ведущую роль.

Хотя «Бранобель» был заинтересован в свержении большевистского режима, разговоры о заговоре и саботаже были, конечно, сильно преувеличены. Деньги, заявил Гармсен на допросах, переводились без каких‑либо встречных требований в отношении «определенной антисоветской работы»: «Н[обель] продолжал присылать деньги, потому что он считал себя хозяином, да и мы считали его тем же. Мы были убеждены, что рано или поздно нефтяные промыслы придется вернуть настоящему хозяину. Мы не работали определенно во вред советской власти, но, конечно, ничего не делали и в пользу ее».

По разным причинам – главным образом, вероятно, из‑за потребности советского правительства в иностранной помощи в связи с голодом – дело не было передано в суд, но Гармсен и его коллеги остались под арестом. Только в мае 1922 года, когда дело было передано в Московский революционный трибунал, события приобрели другой оборот, и с 24 по 26 июля был проведен судебный процесс над бывшими нобелевцами. Он широко освещался в правительственной газете «Известия». Обвинения в заговоре и планировании саботажа повторялись, обвинитель настаивал на том, что полученные деньги были оплатой за услуги, оказанные Гармсеном и его коллегами Нобелю. Заявление Гармсена о том, что переводы были продиктованы чисто гуманитарными соображениями («потому что за границей известно, как здесь мы сейчас живем»), было отвергнуто судьей как «детский рассказ»: «Мы не верим в то, чтобы человек, до сих пор снимавший шкуру с рабочих, стал снимать прибыль с заграничных предприятий и посылать своим бывшим служащим».

Из девяти обвиняемых четверо были приговорены к смертной казни, а остальные – к пяти годам лишения свободы. Единственной женщиной среди осужденных была сестра Михаила Белямина-младшего Анна Симонович. Ее решили отпустить, но «подвергнуть трем годам общественно-принудительных работ по своей специальности» – неясно, правда, какой, поскольку в судебном акте указано, что она лицо «без определенных занятий». Революционный суд такие противоречия не смущали.